Генри Мортон - Ирландия. Прогулки по священному острову
Говорят, — пишет Падрейк Колум в книге «Дорога вокруг Ирландии», — что лексикон английских крестьян составляет от 300 до 500 слов. На островах Аран доктор Педерсен записал 2500 слов. Доктор Дуглас Хайд составил словарь из 3000 слов, которые услышал от жителей Роскоммона. Эти ирландцы не умеют ни читать, ни писать. Хайд полагает, что в Манстере — в особенности в Керри — активный словарный запас ирландцев составляет в среднем от 5 до 6 тысяч слов.
Стивен Гвинн отлично описал в книге «Ирландская литература и ирландский народ» скрытую часть ирландской крестьянской жизни.
Когда мы говорим об Ирландии, прежде всего вспоминаем, что, в отличие от любого другого сословия Британии, неграмотность чаще всего встречается среди ирландского католического крестьянства. Вероятно, для начала следует разобраться, что понимать под неграмотностью. Если под грамотностью подразумевать знание языка, литературы и исторических традиций собственной страны — такое представление весьма разумно, — то говорящее по-ирландски крестьянство имеет куда большие основания считать себя грамотнее большинства населения. Я слышал о существовании ирландской литературы, что отрицают состоятельные и образованные джентльмены. На одной неделе, в одном и том же графстве я слышал, как ирландский крестьянин цитировал наизусть классическое ирландское произведение, в то время как сам он не умел ни писать, ни читать. Кого в этом случае следует признать неграмотным?
Возрождение гэльского языка привело многих из нас в районы, где население говорит по-ирландски, и даже если это нам ничего не дало, то, по крайней мере, мы обучались в приятных местах среди доброжелательных наставников. Это была благословенная перемена — переезд из Лондона в горную долину с видом на Атлантический океан, с коричневыми реками, прокладывающими себе дорогу в скалах и меж зелеными берегами. Когда утром мы пробирались к озеру, в нос нам ударял пряный запах болотной растительности. Тут и была столь нужная нам академия, и мой наставник прекрасно ей соответствовал. Крупный, гибкий старик, весь коричневато-седой — одежда, волосы, лицо. Щеки его были наполовину скрыты традиционными бакенбардами, остальная часть лица плохо выбрита. Традиционными также были маленькие, глубоко посаженные голубые глаза, большой добродушный рот, выговор по-английски с мягким акцентом без малейшей вульгарности, и это обычное явление среди людей, родной язык которых ирландский. Да было бы странно встретить вульгарность в человеке с безупречными манерами и инстинктом ученого, ибо моего наставника нельзя было назвать безграмотным. Он мог читать и писать не только по-английски, но и по-ирландски, что не так часто встречается. Я редко видел человека, который бы так радовался книге Дугласа Хайда «Сборник любовных песен Коннахта», которую я очень удачно захватил с собой. Но главным его интересом была история, та история, которую столь сурово исключили из его школьного обучения, — история Ирландии. Я шел к озеру ловить рыбу и оставлял его над книгой Хайда. Когда он присоединялся ко мне, разговор продолжался с того места, на котором был оборван ранее, — что-нибудь о судьбах Десмондов, О’Нейлов и О’Доннелов. И когда кто-то из нас поймал крупную морскую форель в исключительно плохую походу и в месте, где морская форель не водится, я испытал легкое разочарование оттого, что единственным замечанием Чарли, вытащившего сеть, стало следующее: «Кланкарти тоже были великими людьми. Кто-нибудь из них еще жив?» Ученый в нем совершенно затмевал спортсмена.
Кроме его страсти к истории (познания в этой области у него были весьма значительными и ничуть не путаными), он знал наизусть много песен, автором некоторых был бродячий арфист Каролан, а другие написаны безымянными поэтами на том ирландском языке, на котором говорят сегодня. Я записал под диктовку Чарли несколько лирических песен, которые, судя по всему, имеют местное происхождение, но искал я что-нибудь от бродячих сказителей-шанахов. Они держали в памяти классическую литературу Ирландии, эпические произведения и баллады прежних дней. Чарли был, конечно же, знаком с «оссиановской» литературой, так же, как мы, к примеру, с историей Улисса. Он знал, что Ойсин осмелился пойти с волшебницей в ее землю; знал, что тот вернулся домой, несмотря на ее предупреждение. В изменившейся за это время стране он почувствовал себя разбитым и одиноким. В конце концов он склонился к учению святого Патрика («Как бы я смог устоять против него?» — прокомментировал Чарли) и обратился в христианство. Однако вся масса рифмованной прозы, отражающей диалоги Ойсина с Патриком, мифы о Финне и его подвигах, о которых Ойсин рассказал святому, яростный отпор, с которым старый воин встретил аргументы Евангелия, — все это было лишь смутно знакомо Чарли. Я искал человека, который бы знал все наизусть…
Мистер Гвинн описал дальнейшее свое путешествие, сообщил о том, как он наконец нашел человека по имени Джеймс Келли. Тот знал много песен, написанных на очень трудном ирландском языке, полном «сильных слов».
Я бы хотел отправить сюда нескольких своих знакомых ирландцев-литераторов, чтобы они в качестве полезного урока по очереди побеседовали с Джеймсом Келли. Келли был безупречно вежлив, но в этой вежливости был оттенок терпения, что убедило меня в глубоком моем невежестве. Часто говорят о сервильности ирландского крестьянина. Передо мной был человек, не умеющий читать и писать, но при этом он был отлично образован и понимал это. Его уважение ко мне значительно выросло, когда он увидел, что я более, чем он ожидал, знаком с подробностями разных историй, а потому я поднялся на уровень перспективного ученика. Эти рассказы были переведены на английский язык, пояснил я Джеймсу. «О да, этого и следовало ожидать», — сказал Келли с тонкой усмешкой. Вскоре мы установили контакт, и Джеймс поведал мне не только легенды оссианского и фианского цикла, но также и более старые саги о Кухулине. Иногда он путал циклы: принимал героев Красной ветви за современников фениев. Это было все равно что сталкивать в битве Геракла с Одиссеем или Ахиллом, однако все легенды он знал наизусть — главное требование для современных шанахов. Передо мной был типичный ирландский безграмотный… Когда я увижу английского рабочего, который прочтет наизусть произведения Чосера, тогда и только тогда я увижу человека, которого уподоблю Джеймсу Келли.
Когда на Коннемару спускается темнота, я смотрю на светящиеся окошки домиков, стоящих высоко в горах, и гадаю, сколько старинных историй, появившихся на заре человечества, расскажут у очагов, пока торф не превратится в белую золу.
