Генри Мортон - Ирландия. Прогулки по священному острову

То, что он поведал, было для слепого человека такой же истиной, как и одно из Евангелий.

Саксонские фейри — шаловливые дети вроде эльфа, выбивавшего табуретки из-под толстых молочниц и портившего свежее молоко. Шотландские фейри отличаются злобным нравом. Я разговаривал с людьми, видевшими фейри Хайленда. Знаю молодого человека, водителя деревенского катафалка. Перед тем как кто-то умрет, он видит фейри и «призрачные огни». Будучи практичным юношей, он тут же приводит в порядок свой катафалк. Но шотландские фейри воистину ужасны. Шотландец убивает фейри, как если бы он убил горностая.

Мистер Йейтс прокомментировал этот факт. Он относит подобное на счет сурового теологического характера скоттов, который «даже дьявола сделал религиозным». Но в Ирландии люди живут терпимо бок о бок со своими старыми божествами, которые обладают чудесными силами.

Наши страхи по поводу ирландских фейри — фантазия, — пишет Йейтс. — Когда крестьянин входит в зачарованную лачугу, и его заставляют всю ночь крутить над огнем труп на вертеле, мы не беспокоимся. Мы знаем, что он проснется посреди зеленого поля, с росой на старой одежке.

Снисходительность по отношению к фейри, как мне кажется, — составляющая аристократического гостеприимства Ирландии. Только жадные люди низкого происхождения ведут себя недружелюбно по отношению к гостям. В старые времена герои ходили по миру в облике обычных людей — как Улисс, вернувшийся домой после долгих странствий, и хозяева не знали, кому они наливают вино и подают хлеб. Менестрель мог встать, сбросить лохмотья и обернуться богом.

На дорогах Коннемары я чувствую себя, словно в Древней Греции. Люди смотрят на меня по-доброму и в то же время настороженно, словно не исключают, что я могу оказаться божеством, специально надевшим твидовый костюм.

Если бы так было на самом деле, и путешествующий по миру языческий бог явился бы к ним и открыл себя, думаю, они не доложили бы священнику. Привели бы домой, пожалели бы, погордились, налили бы молока, закололи бы для него курицу и сварили последнюю картошку. И только после того как он отошел бы на порядочное расстояние и сделался недосягаемым для людского гнева, рассказали бы об этом на исповеди.

Проехав еще какое-то расстояние, я увидел старую женщину, ведущую черного теленка. На женщине была широкая алая юбка, из-под которой виднелись босые ноги. Теленок был маленький, длинноногий, тощий и запачканный навозом. Слева от дороги — голодная земля в окружении каменных стен, справа — море и черные скользкие скалы, поросшие водорослями.

Готовая сцена для художника. Такие пейзажи — постоянная тема. Когда видел эти холсты, ежегодно вывешиваемые в галерее на Бонд-стрит в качестве экспозиции ирландского искусства, я каждый раз восхищался композицией, искренностью, но сомневался в колористическом решении пейзажей.

В Коннемаре в хорошие солнечные дни горы становятся интенсивно синими, а небо за ними обретает светло-зеленую окраску. Небо за горой часто светлее, оно бледное, зеленовато-голубое, и горы на его фоне кажутся поистине героическими, а свет за ними почти дрожит.

Да и во всей Коннемаре есть нечто героическое. Я не имею в виду героизм мужчин и женщин, долбящих каменистую почву, или героизм женщин, растящих большое семейство на несколько шиллингов в год: есть нечто более глубокое, то, что уходит корнями в глубину веков, то, что невозможно описать словами.

На фоне зеленого неба и гор цвета синего винограда старая босоногая женщина в красной юбке ведет черного теленка.

Я сажусь на камень и долго размышляю. Чем она меня так задела?

Я разговорился с молодым рыбаком. Он принес на берег кастрюлю с голубыми омарами.

— Может, продадите одного? — спросил я.

Я решил, что возьму с собой омара и в ближайшей гостинице попрошу его приготовить. К рыбаку я обратился не для проверки ирландских манер, а просто потому, что редко могу устоять перед омаром.

Рыбак сказал, что и продал бы мне омара, только у него нет на это права. Он работает на человека, продававшего всех пойманных в этих окрестностях омаров, так что принадлежат они не ему, а хозяину.

— А он кому их продает?

Рыбак ответил, что за омарами регулярно приходят французские траулеры.

Я стоял на скользкой скале, припоминая, сколько раз сиживал в парижском отеле, слушал струнный оркестр, а ко мне подходил метрдотель с почти религиозным выражением лица, низко наклонялся и, сжимая в руке заранее подготовленный карандаш, произносил:

— Омары сегодня… великолепны!

Я невольно рассмеялся.

Молодой человек смутился и обиделся, а потому я поспешил объяснить.

— Просто я подумал, как забавно: для того чтобы съесть одного из ваших омаров, мне придется поехать в Париж.

Ему это не показалось забавным, потому что ситуация его не касалась, однако он откинул голову и рассмеялся в знак уважения к моему чувству юмора.

И все же это довольно странно. Омара, как в Париже, мне съесть не придется, зато я вижу, как океан размывает берег Коннемары. Вижу облачко на вершине голубой горы, слышу голос молодого рыбака и скрип желтых морских водорослей под жарким солнцем.

Из Коннемары в Париж…

Трудно поверить, что два таких места связаны друг с другом. Больше того, трудно представить, что они существуют в одном и том же мире.

Я слышу, как мужчины и женщины Коннемары поют в поле. В тихой местности звук разносится на большое расстояние. Лопата стучит по камню, и голоса распевают старинную гэльскую песню. Все бы отдал, чтобы понять ее. Никогда так сильно не хотелось мне понимать чужой язык. Помню, как пели арабы ночью в пустыне, но я удовлетворялся пересказом содержания песни. Я слышал мавританских испанцев на Балеарских островах, поющих в горах долгие печальные песни, но мне было достаточно узнать, что человек поет: «Я мужчина, и я люблю тебя, взгляни на мои красивые коричневые руки и на мои мышцы», а женщина ему отвечает: «Я молода и красива, но ты мне не пара».

Хотя в Коннемаре песни звучат столь же непонятно, меня к ним тянет, и больно, почти физически, оттого, что я не разбираю слов. Хотелось бы спеть что-то в ответ.

Поразительно, что ирландские крестьяне сохранили традиционную литературу гэлов. Я бы назвал это одним из чудес света. Они не мужланы, в английском понимании этого слова. Я много раз встречал в Коннемаре крестьян и гадал, что за кровь течет в их жилах, тем более что среди них нередки фамилии, начинающиеся с «О» и «Мак», а это указывает на древнюю аристократию.

Говорят, — пишет Падрейк Колум в книге «Дорога вокруг Ирландии», — что лексикон английских крестьян составляет от 300 до 500 слов. На островах Аран доктор Педерсен записал 2500 слов. Доктор Дуглас Хайд составил словарь из 3000 слов, которые услышал от жителей Роскоммона. Эти ирландцы не умеют ни читать, ни писать. Хайд полагает, что в Манстере — в особенности в Керри — активный словарный запас ирландцев составляет в среднем от 5 до 6 тысяч слов.