Барбара Сэвидж - Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)
Булыжные мостовые, ух! После полного оборота педали и я, и мой велосипед запрыгали и затарахтели вперёд, трясясь по «пьяным» неровным каменным брускам. Время от времени колёса проваливались в огромные щербины на месте отсутствующих булыжников или же в слишком широкие щели между ними. Я как можно крепче впилась в руль, но вопреки всем усилиям моя «пятая точка» вовсю отплясывала болезненную джигу на прыгающем седле. Пока велосипед не замедлил ход почти до полной остановки, а тряска не прекратилась, я не отважилась нажать на другую педаль. Когда же, робко осмелившись, я сделала это, то «влипла» в ещё более сильную болтанку, дребезжание и крен. Господи! Даже в Марокко не было такой напасти!
Половина утра ушла на то, чтобы одолеть десяток миль булыжных дорог через Лиссабон и его северный пригород. Велопокрышки шириной в дюйм с четвертью и булыжник — вещи явно несовместимые. К тому времени, когда мы добрались до асфальта, втулка заднего колеса на велосипеде Ларри дала трещину, нам же, на пути в Мадрид, оставалось проделать ещё сто сорок миль до испанской границы. Португалия, как мы успели выяснить, не отличалась ровными современными дорогами. Добрая часть нашего маршрута пройдёт по булыжнику и гравию.
Кроме встряски мозгов, барабанной дроби, выбиваемой зубами, тяжёлой скачки и сломанной втулки галоп по неровной дороге вызвал ещё кое-что; нечто такое, что повергло нас в ужас. Когда в первый раз это ещё только начиналось, Ларри и словом не обмолвился. Он продолжал крутить педали ещё около получаса, надеясь, что всё пройдёт, когда же этого не случилось, он съехал с дороги. Мы находились в пустынной, безлюдной местности близ Эворы, в восьмидесяти милях восточнее Лиссабона, когда Ларри уселся на обочину и тупо уставился в пустоту. Взгляд его затуманил ужас, смешанный с недоумением.
— Что случилось? — спросила я.— Похоже, тебя крепко контузило на бесконечном булыжнике.
— Всё, им — хана. Они сдохли,— ответил Ларри.
— Кому — хана?
— Они омертвели,— повторил он. Голос его звучал более чем удручённо.
— Слушай, я понимаю, что омертвели. Ты уже это сказал. Вот бы ещё узнать, кто — они.
— Мои гениталии.
— Ох.
— Сдохли,— заявил он в третий раз.— Они онемели, никуда не годятся, и это продолжается уже целый час. Всё, финиш, Барб. Всё пропало, пропало, пропало.
Мы оба в молчании сидели рядышком на краю дороги в ожидании того, что же произойдёт дальше. Ничего не скажешь, жестокий удар для двадцатидевятилетнего мужчины, когда его половой орган теряет всякую чувствительность. Мучительные полчаса Ларри сидел неподвижно, оплакивая свою невосполнимую потерю. Затем с его лица вдруг неожиданно слиняло выражение безысходности. Он издал долгое, обнадёживающее «а-а-а» и возвёл глаза, благодаря милосердные небеса. Теперь он уже испытывал покалывание в той самой онемевшей части тела. И уже через несколько минут его «хозяйство» пришло в норму. Позже, пообщавшись с другими велосипедистами, протрясшимися по булыжным мостовым Центральной Европы, он узнал, что «синдром омертвевших гениталий» — обычное дело.
И всё же стоило проехать сотни миль по булыжнику, грунтовке и щербатому асфальту. В Европе осталось не так много по-настоящему уютных уголков Старого Света, и вот она — Португалия. Португалия, где крестьяне, как встарь, перевозили грузы на осликах, пасли коров и коз на улицах крошечных городишек; где женщины на улице стирали бельё в цементных общественных бассейнах, а затем несли его домой, балансируя с корзиной на голове, и где во многих сельских домах не было ни электричества, ни водопровода.
В первый же день в Португалии, в крохотном городке на южном побережье, в маленькой лавочке мы попросили полдюжины яиц и бутылку питьевой воды. Хозяин послал свою дочь на задворки выбеленного домика посмотреть в курятнике.
— Сожалею,— сказал он, когда она вернулась, принеся всего четыре яйца.
Он покачал головой. Даже куры теперь не те — не так несутся, как раньше. А что до бутылочной воды, так он её просто не держит — хотя обождите. Дочь снова была послана с поручением. На сей раз она возвратилась с длинной верёвкой, к концу которой была привязана четырёхлитровая бутыль. Хозяин протянул это хитроумное приспособление Ларри и указал за окно: в двух шагах от лавки находился общественный колодец.
Португалия и Южная Испания разительно отличались друг от друга. Никто не вздёргивал цены лишь потому, что мы были иностранцами. Вместо того чтобы свистеть, смеяться или вожделенно пялить на меня глаза, португальцы хлопали в ладоши, когда я проезжала мимо. И никакого мусора, никаких груд отбросов, гниющих вдоль дорог. Особое восхищение вызывали кемпинги: плати доллар и пользуйся горячим душем или стирай в цементном бассейне сколько душе угодно. Раз в три-четыре дня мы заруливали в кемпинги помыться и провернуть очередную постирушку. Был уже конец апреля, когда мы катили по жаркому и солнечному побережью Португалии, держа курс на Лиссабон. За исключением нескольких районов сосредоточения туризма и высотных многоэтажек, особенно вокруг Албуфейры и Квартейры, побережье было почти пустынным. Мы пробирались по пыльным дорогам от одной песчаной бухточки к другой, где, разбив лагерь, мы целыми днями загорали, купались, читали, ловили рыбу или лазали по зубчатым прибрежным скалам.
Раз в день мы выезжали на шоссе, чтобы купить продукты в маленьких бакалейных лавочках. Они не отличались большим выбором товаров, зато цены были всегда приемлемые. Яйца и сыр на завтрак, хлеб и шесть — восемь стаканчиков йогурта на ленч, лук, помидоры, копчёная колбаса и рис к обеду обычно обходились где-то в три с половиной доллара. В большинстве магазинчиков, куда мы заглядывали по дороге на север, в Лиссабон, было так мало продуктов, что мы фактически вычищали все полки, покупая себе однодневный запас пропитания.
Дорога от Лиссабона на восток, к испанской границе, потряхивая, вела нас через укреплённые средневековые городки Эвора, Эштремош и Элваш. Зной и сушь были до того тягостны, что в каждом встречном селении мы непременно останавливались у источника или колодца и с ног до головы обливались прохладной водой. Прохожие всегда посмеивались, одобрительно кивая. На закате дня, прежде чем съехать с дороги и устроиться на ночь на какой-нибудь лужайке под оливами или пробковыми деревьями, мы находили «самый последний» источник, вытаскивали мыло и стирали, а затем соскабливали с себя пот и грязь.
В воскресенье после полудня мы с Ларри вкатились в Эштремош, в двадцати пяти милях от испанской границы. Почти все лавки были закрыты, большинство горожан либо разбрелись по домам полдничать, либо подрёмывали на скамейках в тенистых парках и на площадях. Несмотря на это, Ларри отыскал работающую кондитерскую, где нам посчастливилось купить свой обычный «джентльменский набор» для ленча. Затем мы облюбовали затенённый кусочек тротуара и расселись у самого порога закрытой сапожной мастерской. Едва только мы разложили снедь и принялись жевать, как из дверей ресторанчика напротив показался официант, приглашая внутрь, где прохладнее и намного удобнее. После нескольких недель странствия по стране нам удалось несколько поднатореть в португальском — «испорченном» испанском, когда слова произносятся на пределе скорости, и мы не замедлили принять приглашение. Собрав еду, мы двинулись за Пауло — так звали официанта. Ресторан мог похвастаться гостеприимно распахнутой массивной деревянной дверью, зато маленькие окошечки по обеим сторонам от неё были плотно закрыты ставнями. Внутри было темно и влажно, уже с порога на нас дохнуло прохладой. Некрашеные стены и голый цементный пол. На стойке бара в дальнем конце зала примостился телевизор, передавали воскресную мессу из Фатимы. Телевизор и открытый дверной проём служили в заведении единственными источниками света. За одним из шести столиков восседали угрюмые супруги в чёрном. Не отрываясь от телевизора, они поглощали жареную рыбу с салатом, мирно «уговаривая» большую бутыль красного вина.
