Тим Северин - Дорогами Чингисхана
Док нашел для нас с Полом способ выйти из затруднительного положения. На следующий день ожидались выборы — в Монголии впервые со времен правления коммунистов проходило свободное голосование. Гыр у подножия горы был одним из избирательных участков, к нему должен подъехать джип за урной с бюллетенями. Док устроил нам возможность поехать на джипе в центр сомона. Оттуда на утро следующего дня результаты голосования в центр провинции доставляла «пчела» — желтого цвета заслуженный самолетик «Ан-2». Секретарь администрации сомона дал согласие, и нам позволили сесть на самолет и в кратчайшие сроки добраться до Улан-Батора, а затем продолжить путешествие так, чтобы иметь возможность проводить изыскания в западной части страны, на Алтае. Док страстно желал уехать, а наездникам наше отбытие никак не мешало. Напротив, если уедут трое из нас, Делгер получит свободных лошадей, нагрузка на заводных снизится, и наш беспечный конюх сможет вести Ариунболда дальше. Жаль было только Байяра. Теоретически он тоже мог решить уехать, но перспектива вернуться в Улан-Батор без разрешения начальства телестудии его не прельщала. Когда Док объяснил ситуацию, Байяр, поколебавшись, решил, что должен оставаться с Ариунболдом, пока они не доберутся до столицы следующего аймака, а оттуда он позвонит к себе в контору. Нам с Полом Байяр понравился, и мы очень жалели, что больше не увидимся с ним.
Последний день похода мы провели в моральной подготовке к съедению сурка. Как всегда, только Байяр знал, как правильно его готовить. Двое охотников принесли пару сурков, метко подстреленных в голову. Байяр и Делгер на речке освежевали тушки. Затем Байяр раскалил на огне несколько камней и кинул их в котел с кусками мяса. Вот и все. Никакой варки-готовки, никаких специй. А Байяр обещал нам настоящий пир. Мы даже не были уверены, что сможем заставить себя проглотить куски этих очаровательных откормленных сурков, которые, перед тем как их ободрали, напоминали растерянных завхозов. Но нельзя же упускать случай внести разнообразие в наш рацион из баранины. Байяр приподнял крышку котла и подцепил два почерневших куска сурочьего мяса. Они выглядели точь-в-точь как крупные порции крольчатины. Мы с Полом осторожно взяли мясо и впились в него зубами. Оно оказалось неожиданно жестким и жилистым, но самое печальное было не это. Сурок, запеченный в горшке, оказался довольно безвкусным. Запах мяса ощущался с трудом, а вот если какой-нибудь вкус и был, так это вкус баранины.
На следующий вечер я рассказывал о своем разочаровании представителю администрации, который забирал урну с бюллетенями. Мы ехали на джипе в центр сомона, и он захихикал. «Ты не должен говорить мне, что ел сурка. Я же обязан тебя арестовать! До открытия сезона охоты на сурков еще пара недель. Но конечно, аратов очень трудно контролировать». Он был энергичным и деловым человеком, слегка за 30, одним из чиновников новой формации, не таких идейных, как партийные бюрократы, державшие в ежовых рукавицах центральной власти каждый сомон. Конечно, машина коммунистической партии никуда не делась, в каждом сомоне по-прежнему сидел секретарь партии, но центральная власть теперь присылала подготовленных руководителей, и некоторые из них весьма талантливы. Наш спутник, председатель совета Гомбо, вырос в этом сомоне и, сделав карьеру в Улан-Баторе, рад был вернуться в родные места. Результаты выборов очень его интересовали. Сельские жители, объяснял он, очень консервативны. Теперь в столице много говорят об образовании новых партий и демократического движения, и он надеется, что победит один из двух кандидатов от коммунистов. «Кто же эти кандидаты?» — спросил я. «Один из них — я», — ответил он с улыбкой и принялся рассказывать о своих планах по развитию региона.
Его стратегия была очень доступной, вовсе не пустыми рассуждениями партийного теоретика. Его сомон, пояснял он, никогда не был ничем иным, кроме как сельскохозяйственной зоной. В нем совместились все четыре типа монгольского ландшафта: пустыня Гоби, долины, степь и горы. Но полезных ископаемых нет, а климат очень затрудняет скотоводство. Зимой температура падает до — 40 градусов, а снега выпадает редко больше 16 дюймов. Если снег глубже, скот не может добыть из-под него пищу и гибнет. Многие араты надеются, что будут построены маленькие заводики по производству продуктов, но мой попутчик не хотел бы видеть, как пастухи оставляют свои табуны и едут на работу в Улан-Батор. Здесь им живется намного богаче и свободнее. Единственное серьезнейшее нововведение, которое необходимо сельской местности, — электричество, чтобы любой табунщик мог смотреть телевизор и знать, что делается в мире. У некоторых зажиточных аратов уже появились генераторы японского производства, а на юге сомона, в пустыне, проводятся первые эксперименты по установке ветровых генераторов для отдельных гыров. В общем, амбиции довольно скромные.
Председатель совета пригласил нас на этот вечер в правительственный гыр, в центре городка. Там были удобные кровати, чистые полотенца и стол. Перед тем как выпить архи за будущее Монголии, он трижды окунул в напиток средний палец правой руки. Один раз он стряхнул каплю в воздух, один раз капнул на очаг и один раз — на землю. Этот ритуальный жест мы уже видели. Окунается средний палец, потому что этот палец меньше всего используется в работе, значит, он на руке самый чистый. А еще в народе говорят, что так проверяют, не отравлено ли питье: яд якобы обжигает подушечку пальца.
Утром, дождавшись мотоциклиста с результатами выборов с дальнего избирательного участка, мы отправились на самолет. «Как дела на выборах?» — спросил я нашего хозяина, когда мы стояли в тени крыльев самолетика. Над нами монгольский пилот выглядывал из окна кабины, будто трудолюбивый садовник из теплицы. «Меня выбрали, — ответил он. — В нашем сомоне партия получила 85 % голосов».
Глава 12. Мудрец
Задолго до Карпини и Рубрука долгое и тяжелое путешествие через Монголию проделал еще один священник. Правда, он шел в обратном направлении, с востока.
Чан Чунь, даосский учитель школы Золотого лотоса, был живым воплощением известного стереотипа — почтенного восточного мудреца. Слава о его мудрости разлетелась так далеко, что в 1219 году Чингисхан прислал ему приглашение посетить Монголию. Хан писал, что наслышан о его познаниях и святости и хотел бы получить у прославленного мастера совет по необычному, но очень важному вопросу. Для сопровождения даосского ученого через пустыню Гоби он выделил своего «адъютанта», отряд из двадцати человек и золотую пайцзу с наказом обращаться с даосским учителем как с самим императором. Чан Чуню был уже 71 год, он вел уединенную жизнь горного отшельника в провинции Шаньдун. Он так давно считался мудрецом, что даосский монах Сунь Си, написавший историю его жизни, был очень удивлен, когда узнал, что тот еще жив. Как писал Сунь Си в предисловии к своей работе, он считал, что Чан Чунь давно отправился на небеса и, преобразившись, обитает среди облаков в высших сферах вселенной. Когда же поклонник самолично увидел мастера, он поразился еще больше. Он писал, что «когда Чун Чань сидел, он был недвижим, как мертвый, а когда стоял, то был подобен дереву. Его движения походили на гром, а ходил он, как ветер. Не было на свете книги, которой бы он не прочитал».
