Жан Беливо - В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком
Чувствую себя как перед первым экзаменом… Так давно покинув собственный дом, соприкоснувшись с таким многообразием культур на нашей планете, я почему-то боюсь, удачно ли пройдет встреча с родными землями. Воспринимаю это не как путешествие по канадской земле, а скорее как прогулку по своему родному саду, по заднему двору, которых еще не видел. В прежней жизни мне не доводилось выбираться дальше Ниагарского водопада на юге Онтарио. Я даже не говорил по-английски! И теперь страшусь не оправдать ожиданий тех, кем дорожу больше всего на свете.
Покидая западную окраину Ванкувера, неподалеку от пляжа, который граничит с университетом, я наконец остаюсь в одиночестве и внезапно ощущаю себя абсолютно счастливым — даже танцевать хочется! Едва ли не скачу позади моей верной коляски, будто иду не по асфальту, а по молодой травке зеленой лужайки… Как дурак! Я благополучно преодолеваю несколько прибрежных районов, как вдруг поднимается жуткий ветер. «Моя страна… Это же не страна, а вечная зима!» И как я мог об этом позабыть? К счастью, один из магазинов Квебека прислал мне хорошую экипировку. Термобелье, гетры, новую палатку и спальник. Так что к холоду я подготовился. Но вот к снегу… В Хоупе на шестой день пути меня настигает вьюга. Снег, снег и еще раз снег — он валится сверху и наметает повсюду кошмарные сугробы. Я изо всех сил пытаюсь пробиться навстречу стихии, двигаясь через каньон Фрейзера, и ветер залепляет мои глаза белыми хлопьями. Коляску я пытаюсь удержать в той колее, которую оставила снегоуборочная машина. Снег еще хуже песка: он не умеет превращаться в пыль. Как ни пинай его ногами, он превращается в наст, а потом — в немыслимых размеров сугробы! Я то и дело вязну в нем и чертовски потею, укутанный в свои теплые вещи. Фуры, пролетающие мимо, обдают меня с ног до головы грязной снежной кашей. Уфф! Ресницы мои уже покрыты инеем, а кончик носа почти отмерз. Ну что, добро пожаловать в Канаду!
КанадаКак-то утром рядом со мной притормаживает грузовичок. Я оборачиваюсь и смотрю на него сквозь ледяную пелену на глазах. На носу висит сосулька…
— У тебя все в порядке? — интересуется водитель.
— Бывало и хуже! — бормочу в ответ посиневшими губами. Наверное, я похож на медведя гризли.
Водитель приглашает меня остановиться на ночлег в его доме, стоящем чуть подальше на этой же дороге. В здешних краях, где на много километров кругом не встретишь ни души, в безмолвной пустынной атмосфере сохранился такой дух взаимопомощи и гостеприимства, что отныне я на каждую ночь обеспечен и кровом, и горячим ужином. Кружка пива и сытная еда возвращают мне силы, и вот уже мы с хозяевами смеемся над историями, принесенными мной из далеких стран. Людей, живущих в горах, более всего занимают практические аспекты моего странного, на их взгляд, путешествия. Мы очень долго обсуждаем мои физические особенности, например форму ног и ступней… Ведем долгие дискуссии о том, существует ли в природе некая идеальная и универсальная обувь. В ответ я демонстрирую опухшие подушечки пальцев, обломанные ногти, застарелые мозоли, и мы приходим к выводу, что такой обуви нет. Задаваться подобным вопросом так же глупо, как спрашивать у иллюзиониста, придумана ли какая-нибудь марка ложа из гвоздей, на котором удобно спать…
— А у тебя в дороге случались проблемы с кишечником? — интересуется однажды вечером высоченный детина с густой бородой, и создается впечатление, что его действительно очень занимает этот фундаментальный вопрос.
— Да, — киваю я, — конечно, мне не раз приходилось приспосабливаться к новой пище, к новым бактериям…
Он слегка склоняется ко мне, весь обращенный в слух. На некоторое время повисает пауза. В проблесках камелька, озаряющих лица сидящих за столом, под сводами этого домика в америндской[133] деревне, я вижу, как хозяин дома выжидательно приподнимает бровь, выражая нетерпение. И мне приходится пересказывать этим двум канадским лесорубам, живущим в горной глуши, тысячу и один способ сходить по нужде на просторах нашей необъятной планеты. Так, в Эфиопии присаживаются прямо над дырой в полу. Иногда такие отхожие места, источающие тошнотворный запах аммиака, переполняются и кишат червями, пьяными от человеческих испражнений. Вместо туалетной бумаги там пользуются пальцами и стенами, так что я быстро научился всегда и везде носить с собой кусок мыла. Ведь в эфиопской культуре принято и трапезу делить со всеми, из одной посуды, теми же самыми руками… В соседнем Мозамбике, что любопытно, точно такие же дыры в полу содержатся практически в идеальной чистоте. А вот предприимчивые китайцы свою систему гигиены довели до наивысшего предела совершенства: деревенские уборные вдоль обочин дорог у них сделаны в виде двухэтажных домиков. Верхний уровень — для людей, а второй, пониже, — для свиней. Система получается безотходной, и таким образом поддерживается чистота. Также стоит учитывать некоторые запреты, свойственные разным культурам. Например, на Ближнем Востоке, в Турции, считается величайшей непристойностью садиться на унитаз, справляя нужду. Это табу стало стимулом для появления различных изобретений, и теперь «туалет по-турецки» представляет собой небольшую фаянсовую «вазу», на которую следует взбираться, чтобы опорожниться на корточках. В Египте унитазы снабжены шлангом для омовений, а в писсуары встроен небольшой душ. Аргентинцы в гигиенических целях пользуются биде, а вот японцы, как всегда, вне всякой конкуренции. У них в унитазы встроена система подогрева, в гигиеническом душе можно на свое усмотрение устанавливать температуру воды, а поток регулировать в зависимости от половой принадлежности посетителя. Скажу больше: некоторые из таких устройств снабжены специальными стимулирующими опциями — для удовлетворения потребностей совсем иного рода… И чем больше я погружаюсь в суть вопроса, тем чаще мои собеседники взрываются хохотом. «Не может быть! Да ладно!» — повторяет старший из двух приятелей, а его напарник уже держится за бока. Пока они приходят в себя, я наношу визит в их уборную и обнаруживаю там громадных лососей в ванне со льдом. Ребята поясняют, что приготовили рыбу для копчения. На прощание они вручают мне подарок — немного этой превосходной рыбы, которую я потом буду смаковать еще несколько дней.
Я продвигаюсь все глубже в Скалистые горы по трансканадскому шоссе, преодолеваю пик Роджерс, который является частью горной цепи Коламбия. Но вдруг меня сковывает страх: что если пойдет снег? Тогда я буду заживо погребен под его толщей. Между вершинами Хеопс и Аваланш, которые возвышаются над мелкими пригорками и холмиками посреди национального парка Гласье, затаился мистический ледник, который регулярно становится эпицентром схода лавин. Лесничий, разъяренный и сердитый, пытается заставить меня сесть в автомобиль, но я непреклонен в намерении обойти свою родину пешком… Три дня иду в районе ледника, до предела напрягая слух и стараясь улавливать малейшие шумы, а затем, выбравшись оттуда, отправляюсь переночевать к своим друзьям. В самом начале апреля добираюсь до провинции Альберта, порядком измученный, но целеустремленный, готовый встретиться лицом к лицу с великим одиночеством Канадских Прерий — равнин, площадь которых составляет два миллиона квадратных километров. Меня ждут их необъятные леса, пастбища, поля — житницы моей родной Канады. И, конечно же, искреннее гостеприимство моих соотечественников — в буквальном смысле ежедневный праздник. Однако вскоре я сталкиваюсь с очень забавной подозрительностью в поселениях ковбоев. Так же как в австралийском Аутбэке, Ирландии или Тасмании, на этих уединенных землях царит настоящая местечковость, поэтому радость первопроходца в моей душе смешивается с грустью от ощущения явной нелюбви местных к чужакам. Многие меня попросту стараются не замечать. Такой тип, как я, шагающий куда-то — якобы во имя мира! — с флажком, по их святому убеждению, может быть только левым экстремистом. Он наверняка терпеть не может оружие и считает его кощунством. Хуже того: он окажется коллективистом, и это тоже никого не удивит. Определенно, мой вид типичного хиппи ни о чем им не напоминает. Как-то раз парень, у которого я спрашиваю дорогу, в ответ пытается мне крепко вмазать!
— Здесь живут эмигранты и реднеки[134], а всяким пришлым запросто устраивают внеплановое путешествие в рай! Жизнь у них совсем не сахар, — как только я заканчиваю свой печальный рассказ, резюмирует с хохотом и сочувствием мой добрый друг Глен, опершись на массивную барную стойку салуна Piapot Saloon. Кстати, напавший на меня, судя по виду, был выходцем из Кореи. Должно быть, он обалдел от нашей встречи.
В самый разгар июня я пришел в Онтарио, последнюю провинцию на пути в Квебек. Продвигаясь по территории Канадского щита[135], я почувствовал, что конец моего маршрута близок. Здесь кругом голый камень, относящийся к докембрийскому периоду[136]. Каменистые почвы простираются вплоть до Монреаля — вот там, пожалуй, мне удастся сменить свою длительную «свободу» на качественно новую. Пока же на просторах покрытого лесами Северного Онтарио я снова погружаюсь в одиночество. Продвигаясь между разбросанными тут и там деревушками, я постоянно преодолеваю огромные лесные массивы, где обитают только рыси, волки и лоси. Чаще всего ночую в лесной глуши, совершенно отрезанный от мира, а запасы пропитания подвешиваю повыше на деревья, подальше от медведей, но при этом поближе к белочкам, которые недолго думая пользуются моей необдуманной щедростью. Я лишен здесь любых средств связи, но не испытываю никакого страха. Вот уже два месяца я веду образ жизни настоящего траппера[137] и тем самым приобщаюсь к нашим корням. Двигаясь в направлении, противоположном тому, которым шли когда-то наши предки, огибая громадные Великие озера по тропам пушных зверей, я начинаю вспоминать о тех выходцах из Франции, что когда-то прибыли осваивать эти земли, полюбили их, вложили сюда свои силы, проделали огромный труд и пустили здесь корни. Я прихожу в состояние крайнего восхищения: да, все это было здесь!
