Галина Шевцова - Япония. В краю маяков и храмов
Многие комнаты закрыты. Я незаметно, но неуклонно проверяю на запертость каждую щель — сказались годы ползаний по всяким заброшенным памятникам архитектуры. Отрадно видеть, что сэнсэй Сакураи идет примерно моим же путем, тоже вроде бы невзначай проверяя надежность запоров и дверных петель. Ход мыслей у него абсолютно такой же, разве что отстает на шаг. Ага, кажется, он понял, что цели у нас одинаковые, — сменил тактику, просто маячит сзади: ждет, может, я куда-нибудь попаду. Я попала, почему бы нет — одна дверь была заперта на старинную деревенскую щеколду изнутри. Частенько я с подобными штуками справлялась в детские годы в селе Тарасовка. У двоюродной бабушки в мазаной хате были такие же вот щеколды, и я их характер знаю неплохо. Пара движений сложенным веером — и я уже тихонько просачиваюсь внутрь. Очевидно, в данной ситуации для Сакураи я сыграла роль сигнального лося — говорят, что в глухую лесную старину, перед прокладкой железной дороги через холм, сперва наблюдали, каким путем взбираются на него лоси, вроде бы они самой легкой и пологой дорогой вверх идут. Так по их следам и размечали, где укладывать рельсы. Правда или нет, не знаю, но Сакураи без лишних церемоний тут же просочился вслед за мной. Из этой комнаты можно было попасть и во все остальные, запертые. В пыль и хлам старинной ломаной мебели. В узкие полоски света из-под потолка. Через высокие пороги, вдоль замшелых стен. Злоумышленники в подземельях замка. Только вместо факелов — в поднятых руках, как сердце Данко, — фотоаппарат «кэнон». И постоянные вспышки. Надо же хоть чем-то светить!
Весьма понятно уже, кстати, из моего тайваньского опыта, что это именно жилье, а не храм: общий цвет здания черно-синий, а не красно-серый, как у храмов. На наружных стенах расписные цветочные орнаменты, точно как на наших хатках. Черный цвет в Китае всегда использовали для жилья — это цвет живых людей. Мертвые и боги обозначаются красным, даже надписи на могилах и посмертные имена. Черепица и та особенная: не круглая, а плоская, и стропила плоского сечения. Так делали только в жилье. Вообще, ощущение от этого всего странное — как будто что-то родное. Усадьба как в родной глубинке. Вот отойти немного в сторону — и уплывают куда-то японцы, Косида с фотоаппаратом размазывается и меркнет. Слышен крик петуха, и тянет костровым дымком, сеном и печеной картошкой. Все это мне приснилось… Сакураи с Косидой, Тайвань, китайские золотые закорючки с драконами. Это все бред… Мы просто приехали с приятелями смотреть очередную усадьбу. В лето. В глушь. Вот она, усадьба, — квадрат строения XIX века. Хозяин был не из первого ряда знати, всего один этаж. Но не беден и со вкусом… А вон мужики сельские с рыбалки идут! Азиатские, говорите? Ничего не азиатские, просто издали так кажется. Загорелые и в резиновых сапогах по колено. Кошки вокруг ходят и куры. Санька, наверное, сейчас в багажнике копается, термос наш походный достает. Тот, что мне на поступление в институт подарили. Китайский термос. И журавли на термосе китайские, а больше ничего китайского вокруг и в помине нет. Сейчас ужинать будем. Потом домой поедем. Вечереет уже…
— Неко-сан, ура но хея о мита ка?[53]
О господи, Сакураи! Какой там сон!
— Сэнсэй, это какого века жилье?
— Девятнадцатого, представь себе, просто традиции продолжены старые китайские, вот так и выглядит… Архаично.
— А я думала, это только на Западе в стилях девятнадцатого века черти ноги ломают!
— На Востоке тоже! Чем Восток хуже, в конце концов…
По дороге от усадьбы сидящий в автобусе впереди меня Сакураи разворачивается назад, опирается подбородком о спинку своего сиденья и рассказывает две страшные истории:
— В Японии бревенчатые срубы большая редкость. Встречаются они только в храмовых складах. Однажды мне пришлось такое чудище реставрировать, так я думал, все — конец мой пришел…
— Почему, сэнсэй?
— Да разобрал я его на бревна. Починил там чего надо, а собрать назад не смог. Высота дверного проема не совпадала с шагом толщины бревен.
— Так это потому, что дерево от старости ссыхается! Надо приподнимать немного за счет расширения щелей между бревнами.
— Ага, я так в конце концов и сделал. Но это был кошмар!
Страшная история № 2 была совсем из другой оперы. Ничего особенного. Просто этот увлекающийся архитектурой папаша в свое время ухитрился потерять на какой-то центральной городской площади в Испании троих своих маленьких (тогда еще) детей. Знаем, знаем. Полез очередную каменную штуковину смотреть. А детки на площади в пятнашки играть стали. Они-то привычные к папашиным выкрутасам были. А вот испанцы были не очень привычные. Вы себе представляете троих бесхозных японских детей, играющих в пятнашки на площади в Испании? И чем все дело кончилось, тоже представляете? Правильно, полицией. Как их Сакураи на площади потом искал и после уж из полиции выковыривал, а также как ему потом влетело от жены, это тоже несложно себе представить. Теперь, конечно, смешно, а тогда не смешно было. Впрочем, охоты совать нос во все закоулки это у него, ясное дело, не отбило.
Кто не слышал, как японец пытается выговорить по-русски словосочетание «рыбий хвост», тот много потерял. И приспичило же Сакураи выяснять, как этот тип соединения бревен называется у нас. Вот и получил по полной программе. «Рыбий» у него еще с горем пополам вышло, а вот «хвост», превратилось в сплошную комедию. Впрочем, он не теряется:
— Тип храма с соединенными посредством «исино-ма» в один общий объем павильонами «хайден» и «хонден», называют «гонген-дзукури». Повтори!
— Сэнсэй, у меня не получится это выговорить!
Сакураи улыбается:
— Повторяй за мной: «ГОН».
— ГОН.
— Ага, теперь: «ГЕН».
— ГЕН.
— И: «ДЗУКУРИ».
— ДЗУКУРИ.
— О’кей, теперь давай все вместе!
— ГЕН-ГАН-ДЗУКУРИ?
— ГОН-ГЕН-ДЗУКУРИ, горе мое!
— Ага, я вижу, кое-кто уже успел забыть про «рыбий хвост»!
От такой наглости Сакураи на долю секунды теряет дар речи, а потом начинает хохотать. Мы трясемся в автобусе и умираем:
— Ой, не могу! ГОН-ГЕН-ДЗУКУРИ!
— He-а, РЫБИЙ ХВОСТ!
Два придурка нашли общий язык. В буквальном смысле слова.
В последний тайваньский вечер вся честная компания снова собралась вместе на вечернюю трапезу. Устроились по своему обыкновению — в подозрительном дворике с готовящейся на улице едой, старым пыльным порталом Бё и пластмассовыми столиками. Тут же явился огромный местный кот. Порода у них тут такая, что ли, — тощие, носатые, рыжие и огромные. Как из инкубатора. Кот нагло завопил и потребовал дань.
