Луи Буссенар - Охотники за каучуком
И что же? Стоило Диого подумать об этом нелегком предприятии, как явился один из его людей и объявил, что плантации больше не существует!
Смутное чувство отчаяния на мгновение охватило негра.
Но принесший новость Жоао сумел несколькими словами успокоить встревоженного главаря. Он сообщил ему нечто, о чем читатель узнает в свой час.
— Ну, коли так, — подвел новый вождь итог короткому загадочному сообщению своего посланца, — я обдумаю твое предложение.
— Только нужно быстро, хозяин.
— Я не хуже тебя понимаю, что времени терять нельзя. Однако где взять двадцать человек?
— С хорошим вооружением десяти хватит.
— Мало.
— Да чего там! Их всего-то четверо белых и полдюжины вечно пьяных индейцев мура. Эти мура разбегутся, как зайцы, и тогда пленники и стража — наши.
— Пожалуй, ты прав. Это единственный способ подержать в руках владельца плантации. Тут-то он раскошелится! Ладно. Найди десяток не слишком пьяных бойцов, отведи их к бухте. Одну пирогу поведешь ты, другую — я.
Получив указания, Жоао не мешкая покинул Диого и отправился исполнять приказ.
А тот вытащил из тайника, которым обзавелся в преддверии будущих событий, несколько карабинов с патронами и перенес в бухту, к пирогам.
Против его ожидания, Жоао вернулся довольно быстро в сопровождении отряда окровавленных негров. Водка, которую они поглотили во время последовавшей за разбоем оргии, сделала свое дело: все они горели желанием выполнять распоряжения вождя — бандиты доверяли ему целиком и полностью.
В нескольких словах Диого объяснил им, что намеревается быстро провернуть небольшое дело: он частично компенсирует с их помощью потерю сокровища, а вернутся они обратно в деревню не позднее завтрашнего дня.
Большего не требовалось, чтоб энтузиазм их вспыхнул с новой силой.
Желая угодить новому вождю, понравиться ему, особенно сейчас — он только пришел к власти и, наверное, хорошо отблагодарит тех, кто был с ним рядом в эти первые часы, — негры налегли на весла, и вот уже легкие лодки полетели по глади бухты.
Четыре часа без остановки гребли они под палящим солнцем. Пот ручьями катился по черным спинам, руки блестели, словно их натерли маслом, кисти прикипали к веслам. Тучи москитов впивались в неприкрытую кожу, солнце безжалостно обрушивало лучи на головы с густой кучерявой шевелюрой, но дикари-мореплаватели словно ничего не замечали. Они продолжали ритмично взмахивать веслами, выкрикивая в такт бессмысленный припев, в котором сами не понимали ни слова.
Вдруг Жоао, сидевший впереди, обернулся и знаком призвал экипажи обеих лодок замолчать.
Бухта в этом месте делала резкий изгиб. Пироги замедлили ход, вот-вот они обогнут мыс, весь заросший, словно водяная клумба, цветами муку-муку.
Но Жоао сделал мощный гребок, и лодка, повинуясь его усилию, развернулась на месте и вплыла носом в заросли стеблей с широкими твердыми и блестящими листьями.
Вторая пирога, повторив маневр первой, тоже вскоре скрылась в чащобе.
Гребцы, осторожно подтягивая стебли к себе, продвигали лодку вперед, пока она не пристала к твердому берегу. Вдоль него, насколько хватало глаз, тянулись высокие пальмы.
— Здесь! — тихо произнес Жоао, указывая пальцем на полянку метрах в ста от них, среди хрупких, негнущихся стволов, похожих на готические колонны[110].
— Хорошо! — откликнулся коротко Диого и приказал неграм вооружиться.
Небольшой отряд высадился на берег и, бесшумно ступая по влажной земле, двинулся вперед.
Вскоре Диого, шагавший первым, вышел к поляне, где несколько индейцев потрошили огромную рыбу, называвшуюся в здешних местах пираруку. Немного дальше между пальмами были растянуты гамаки, в них возлежало четверо белых, покуривая сигары и попивая тростниковую водку. На другом краю поляны находились два раненых негра, связанные по рукам и ногам, а рядом с ними — небольшой шалаш из плохо пригнанных жердей, прикрытых широкими листьями.
Заметив отряд, индейцы мура, бросив рыбу, с диким криком кинулись к гамакам.
Белые были ошарашены, словно из-под земли вырос перед ними огромный негр с безобразным лицом, а за ним еще и другие, вооруженные до зубов. Но удивление европейцев длилось недолго. Один из них, наглого вида старик с иссохшим лицом, приподнялся в гамаке и вызывающе воскликнул:
— Гляди-ка!.. Негритос!..
Но Диого, которому были адресованы эти слова на гвианском наречии саламалек, даже глазом не моргнул. С интересом и достаточной долей презрения он разглядывал эту мумию и всю компанию белых.
— Ты что, — начал закипать старик, — язык проглотил или, может, оглох?
А один из его приятелей добавил:
— Кажется, к тебе соизволил обратиться господин Луш!
— Молчать! — резко оборвал их Диого. — Говорить будете, когда я спрошу.
— Что я слышу? Черномазый мне тыкает… Мир, кажется, перевернулся. Мы — белые, парень! Здесь или где угодно негр должен относиться к белому с почтением, тебе это известно?
— Вы ведь беглые каторжники из Кайенны, так? — сказал в ответ Диого, словно не слыша оскорблений. И только внезапно посеревшая кожа выдавала, что за бешеная ярость накатила на него.
— Ну и что? Тебе какое дело?
— …Вы разграбили и подожгли каучуковую плантацию француза?..
— А ты что, следователь?.. Не советую соваться, понял? Думаешь, я тебя испугался, с твоей обезьяньей рожей и черномазыми прислужниками?
— Придется дать урок этой старой макаке, — заметил Диого, не теряя ни в коей мере хладнокровия.
Он схватил наглеца за шиворот, вытащил из гамака и, держа на вытянутой руке, минуту изучающе смотрел на него, как ребенок на куклу. Затем с силой грохнул оземь.
— Меня зовут дон Диого, запомни!
— Ко мне, Геркулес! — завопил поверженный.
Из другого гамака выпрыгнул европеец в полотняных брюках, синей рубахе и бросился на негра.
Диого спокойно достал из-за пояса револьвер и нацелил его в грудь нападавшему:
— Прочь лапы, приятель! Я зла вам не желаю, но и вы ведите себя соответственно. Иначе я вас всех тут изрублю на куски и скормлю кайманам.
— Так бы сразу и сказал, — внезапно успокоился старик. — Что угодно от нас абсолютно неизвестному мне дону Диого?
— Скоро узнаете. Пока вы все четверо пойдете с нами, а этих паршивых индейцев отошлете.
— А потом что?
— Потом я скажу! Выполняйте…
В этот момент из шалаша стремительно вышла измученная бледная женщина с покрасневшими от слез глазами. На руках у нее был ребенок.
Она направилась к Диого, а сзади еще два малыша жались к третьему, лет десяти, отважно наблюдавшему за происходящим.
