Сергей Костырко - Дорожный иврит
Потом поехали искать место для ужина, все рестораны закрыты – вечер пятницы, начался шабат.
Доехали до центра, начали подниматься к улице Яффы по проулочкам-дворам, уставленным ресторанными столиками. Народу почти нет. То ли холодно, то ли еще рано для вечерней жизни. Леня с Аллой выбрали ресторан. Уютно и даже как бы тепло от желтых ламп и завешенных графикой и фотографиями стен. Играет музыка.
Нам принесли три монументальные папки с листами меню, и когда мы открыли их, Леня вдруг вскинул голову, и Алла тоже напряглась, ну а меня немного удивила странная аранжировка мелодии из усилителей – в музыку вплелось какое-то монотонное навязчивое пиликанье.
– Азака? – спросил Леня стоявших неподалеку официанток.
– Кен, – удивленно ответили ему.
– Да не может быть!
– Да. Не может. Но это действительно сигнал воздушной тревоги.
То есть вот так: сидим в ресторане и слушаем сообщение, что на нас летит ракета.
– Отнесемся к делу ответственно, – говорит Алла, открывая меню, – то есть напоследок надо заказать чего-нибудь повкуснее.
Вокруг абсолютное спокойствие. Может потому, что бежать некуда? Или мы за могучими стенами укрыты? Да нет, вроде.
Принесли еду. Действительно, очень вкусно.
Перед кофе выходил покурить, оказалось, что сидим в нескольких шагах от улицы Яффы. Улица полупустая. Смеркается. Несколько пешеходов. Горит реклама, светятся окна магазинов и кофеен. Спокойно, даже как бы полусонно.
В телевизоре в ресторане прямое включение из Тель-Авива. «Посмотри, какие пустые улицы», – сказал Леня.
Когда принесли кофе, я задал свой вопрос: чего у них было больше по приезде в Израиль, чувства победы или чувства поражения?
Леня: Я очень жалею, что не жил в России в годы перестройки. Ну а отрыва особого я не ощущаю. Я люблю Россию и русскую культуру. И потом, я занимаюсь русской историей, постоянно езжу домой.
Алла: Конечно, было чувство победы. Я, например, никогда не хотела в Израиль. Я хотела быть человеком мира, не принадлежать ни к какой нации. Я хотела скрыться, хотела в Америку. Это Леня убедил меня ехать в Израиль. Ну а последние годы нашей жизни в России были годами борьбы за выезд. Мы схлестнулись с огромной бюрократической советской машиной. Так что, конечно, было ощущение победы.
Вечерняя сводка: израильтяне уничтожили 79 спусковых шахт для ракет. Из сектора Газа пущено 650 ракет.
17 ноября
9.20 (у Прайсманов)
Ночь прошла вроде тихо. Утром слушал из своего плеера Радио Рэка. О вчерашней стрельбе на Храмовой горе, которую мы слышали, ни слова. И ничего о том, сколько ракет выпустили по Израилю. Нанесено несколько ударов по сектору Газа, убиты несколько боевиков, продолжается уничтожение шахт для пуска ракет. И вся информация. Кроме, разумеется, регулярно включаемого противного пиликания азаки и голоса, перечисляющего населенные пункты на юге Израиля, которые в данный момент под ударом. То есть обстрел достаточно плотный. Нужно ждать, когда Леня включит израильский телеканал.
Потом передача про «нашу маленькую страну» – про Рамлу, первую арабскую столицу в Палестине: «Это далеко не самый древний город Израиля – основан в 716 году». Такие вот у них отношения со временем.
Вчера перед сном пытался читать путевую прозу Бунина из «Тени птицы», но хватило на пару страниц – вырубился, устал за день. Проза вкусная, немного цветистая даже, написанная с упоением путешественника-писателя, оказавшегося в экзотических местах. Ну а само бунинское путешествие в Палестину – это уже тоже местная историческая экзотика. Из сохранившихся строений железнодорожного вокзала в Яффо, оттуда он ехал в Иерусалим, сделали торгово-развлекательный центр – в отреставрированных зданиях и депо теперь выставочные залы, рестораны, магазинчики, и там же стоит паровозик с вагончиком, в котором, возможно, и ехал Бунин. Ну а когда я захожу в Старый город через Яффские ворота, я всегда помню, что с крыши вот этого старинного здания гостинцы «Империал» Бунин писал свою инвентаризацию иерусалимского пейзажа.
Чувствуется, как автора распирало – библейская земля передо мной!
Нормально. Писал еще сравнительно молодой человек, русский, путешествующий по Востоку, и очень талантливый писатель. Для него это путешествие было дополнительным обострением кайфа от жизни. Ему не приходилось думать о том, о чем думаем мы, для которых израильские пейзажи и типажи вставлены в другую рамку – немецких концлагерей ХХ века и сегодняшней антисемитской исламизирующейся Западной Европы.
Бунину легко было путешествовать по Иудее – он человек тех времен, когда еврейский вопрос для русских только начинался, когда понятие русского патриотизма не было завязано исключительно на антисемитизме. Правда, кое-что из грядущей для Израиля жизни Бунину почувствовать пришлось, – это когда в Хевроне незнакомый араб запустил камнем в спину его подруге Вере.
18.40 (у Прайсманов)
Экскурсия по городу, которую устроили мне сегодня Леня с Аллой.
Парк Герцля. Просторно. Сосны, ели, широкие дорожки. Черный большой камень посреди огромной поляны, могила Жаботинского. Пафосная могила Теодора Герцля на небольшом холме перед площадью, с двумя израильскими флагами, место для государственных ритуальных действ.
Леня: «Книжка Герцля “Еврейское государство” на самом-то деле очень даже незамысловатая. Об этом писали и лучше и сильнее до него, но так получилась, что именно его не бог весть как написанная книга определила будущее. Ну и естественно – его общественная деятельность: был одним из организаторов Всемирного сионистского конгресса в Базеле, возглавил “Всемирную сионистскую организацию”. Название “сионисты“ дали недоброжелатели, такая же история, как с термином “импрессионизм“».
Из парка поехали в центр, в район Рехавия.
Еще один иерусалимский вариант города-сада. Не такого приватно-садового как в Моше Ямин, но уже именно городского. Улицы в тени сосен с многоэтажными старыми домами, с пеной каких-то вьющихся по стенам кустов-деревьев. Квартал основан выходцами из Германии в 30-е годы. Узенький, игрушечный почти, бульвар – имитация бульваров европейских городов. Заходили во двор дома, посреди которого каменный фонтан – фонтан ностальгический, поскольку воды для него брать было неоткуда.
В этом районе говорили по-немецки. По вечерам выходили на обязательный променад мужчины, одетые по-европейски, женщины под солнечными зонтиками. Все строили сами. Есть анекдот, в котором диалог строителей, немецких евреев, передающих друг другу кирпичи: «Битте, герр профессор. – Данке, герр профессор».
