Сергей Костырко - Дорожный иврит
Про последнюю русскую алию: «Когда-то это была другая страна – русские евреи в девяностые годы привезли ужасное – спиртное. При нас было только плохое кислое вино, которое употреблялось на ритуальных службах. Тут даже пиво было сладким. А сейчас везде бары, в которых пьют спиртное. Я помню, как по приезде шла по улице и увидела лежащего мужчину. Я прошла мимо. Решила, что пьяный. Я прошла, а все окружающие кинулись к нему. Оказалось, человек упал не по пьяни. Тут другая была жизнь. А сейчас пьют».
Проговорили часа полтора. Плотненько, без вежливых пауз. Было видно, что она устала. В половине седьмого распрощались. Подарила мне книгу своих стихов.
С говорливым таксистом-арабом доехал до Рамота. Позвонил в дверь, открыла Алла, в комнате громко работал телевизор. Алла сказала: «Война. С ХАМАСом. Наши убили ракетой их военного министра».
Телевизор был включен на израильский канал, Леня переводил. Показывали кадры, снятые сверху (спутник?). Картинка черно-белая. Улица, по ней движется в потоке машин вытянутый силуэт легковушки, белый на черном фоне, он обведен красным овалом, легковушка обгоняет два больших силуэта – похожи на автобус и на грузовой фургон, – силуэт легковушки оказывается на относительно открытом пространстве, и в этот момент белая вспышка заливает экран. Потом – кадры, снятые с земли. День, разноцветная улица. На первом плане блестящий новенький, без единой царапинки капот автомобиля, далее, на месте салона, черное обгорелое мятое железо. Вокруг люди, рядом автобус. Мужчина подбирает с асфальта какие-то осколки – то ли машины, то ли ракеты. Чуть дальше за полицейским оцеплением – толпы людей. Это убили лидера боевиков ХАМАСа Ахмеда Джабари. Леня переводит диктора: «В машине был также и его сын. Похоже, он тоже погиб». То есть стопроцентно убит, судя по тому, что на экране.
Следующий сюжет: жиденькая толпа палестинцев, традиционно протестующих осенью против поселенцев на Территориях; бросают в израильских солдат камни. Тут же – европейские леваки. В толпе уже кричат про мученика веры несчастного Ахмеда.
Пресс-конференция Нетаньяху, он краток: делаем все, чтобы защитить жителей нашего юга. Более миллиона израильтян сейчас в поле поражения. Спасибо им за мужество.
Репортажи из находящихся уже четвертый день под обстрелом Ашдода, Ашкелона, Беер Шевы. Красно-желтые кадры. Освещенные фонарями куски асфальта, деревья, стены домов – ни людей, ни машин. Люди не выходят из домов.
Информация об обстрелах сектора Газа: уничтожаются склады ракет, способных лететь далее сорока километров.
Студия: какой-то генерал и комментаторы. Говорится о том, что заседание правительства произошло накануне, решение о начале операции было принято, но не оглашалось: Нетаньяху продолжал говорить о режиме ожидания, президент поехал на Голаны – это, как я понял из Лениных комментариев, было формой дезинформации, чтобы палестинцы не были готовы сегодня к решительным действиям Израиля.
На экране министр обороны Барак, официальное извещение: мы начали операцию «Амуд анан» («Облачный столп»). Ее цели: сломить агрессивность боевиков, уничтожить ракетный потенциал в секторе Газа, уничтожить лидеров террористов.
14.35 (Моше Яним)
Вместо того чтобы идти сегодня в университет с Мириам, как было запланировано, гуляю по городу. Мириам позвонила и сказала, что в университете назначено землетрясение, и ей предписано проводить учения, то есть учить студентов, по каким лестницам и в каком порядке следует эвакуироваться. Экскурсия моя в университет откладывается на неделю. Но боюсь, что теперь, из-за войны, ее вообще не будет.
Неожиданно исполнил свою мечту – года три назад Леня прогуливал меня по какому-то замечательному району на склоне горы, который (склон) были наполовину городом, наполовину парком, а точнее лесом с поляной, и посередине поляны был деревянный стол; оттуда открывался вид на Старый город. И потом в Москве мне вспоминалась эта поляна, и слюнки капали от мысли приехать в тот лес-парк на целый день с ноутбуком, посидеть за тем столом в одиночестве, пописать с натуры.
Закончив записывать в кофейне вчерашний день, я прошел по улице Соломона вниз до конца, потом по какой-то улочке вышел на широкую улицу с монастырем на другой ее стороне. Перешел ее, ориентируясь на высокую четырехугольную с круглым куполом башню над крышами, похожую отчасти на минарет, и оказался на не слишком широкой старой зеленой улице. Слева от меня все та же минаретная башня, напротив нее через улицу могучее здание, монументальностью своей напоминающее московские комоды тридцатых годов. Справа от этого монстра тянулся сад, я вошел в него и оказался в том самом лесу-парке с видом на Старый город, о котором мечтал. Только лес этот был все же больше парком, и не таким безлюдным, как мне представлялось. Скорее наоборот. Стол из моих воспоминаний стоял там же, где и ему полагалось, только заставленный пластиковыми бутылками и тарелочками с едой, вокруг носилась орда старшеклассников. По дорожкам прогуливаются парочки. Солнце косое, свет яркий, тени. Молодые и не слишком молодые люди. Музыка из транзисторов. Гогот подростков. Короче, праздник жизни.
Ну а как же война, которая уже идет?
Поскольку за стол сесть не удалось – для этого сюда, видимо, утром надо приезжать, – я выбрал на склоне свободную скамейку с видом на Старый город.
Я в Мишкенот Шаананим, он же – Моше Ямин.
Под ногами плиты каменной дорожки. Надо мной олива с узкими листьями, как бы чуть запыленными солнцем. Моя тень на камнях у ног. И тени от деревьев, стекающие по разлинованному ими склону вниз. Трава на склоне густо-зеленая в тени и чуть белесая, осенняя уже – на солнце. Скользящий вниз взгляд упирается в светло-серый, почти белый сейчас низкий каменный парапет. За парапетом, почти вровень с ним черепичные крыши старинного квартала, который изначально был пригородом старого Иерусалима для неимущих, потом, в середине прошлого века, – местом обитания местной богемы, тех же полунищих художников, ну а сейчас это, возможно, самый дорогой, самый респектабельный жилой район города, район-сад с узкими улочками, образованными из старинных каменных домиков, превращенных в виллы, это я помню по той давней прогулке с Леней. Над крышами несколько стрел кипарисов и вдали, за ложбиной – Геенной Огненной – стены на вершине горы стены Старого Иерусалима. Вернее стена. Плоское панно. Глухое почти, с вертикальными тенями выступающих из нее башен. А сверху бледное, цвета выбеленной бирюзы небо. Правее – гора Сион с Успенской церковью. Та самая гора Сион.
Это пафосная часть пейзажа. Так сказать, иерусалимское раздолье. Природное и архитектурное, хотя здесь отделить одно от другого невозможно.
