Александр Харитановский - Человек с Железным оленем

Берег голый и ровный. Рек мало. Чуть морозец, велосипед катился, как по шоссе. На лед уже спускаться ни к чему. Собаки поправились, повеселели. Они явно ревноновали хозяина к медвежонку. Вначале Глеб вез его с собой как страховой запас свежего мяса, но привык к нему. Звереныш чуть побольше рукавицы. Спал он в чуме, а на день перебирался за пазуху к человеку.

Показались первые гуси. На проталинках суетились куропатки. Подлетали разведчики уток, гагар… И пошли, пошли тучами. Когда Глеб подъехал к острову Айон, запирающему вход в Чаунскую губу, то береговые скалы были пестры от птичьих базаров.

Восточнее вскинулся двугорбый Шелагский мыс.

Встречи

Шелагский мыс на крайнем западе Чукотки. Возле круто спускающегося в море хребта Глеб заметил несколько приземистых жилищ, покрытых шкурами. Навстречу ему вышли люди, одетые почти как ненцы: расшитые торбаса, штаны из кожи, сверху кухлянка – свободная меховая шуба, надеваемая через голову. На поясе амулеты.

– Какомей! Таньга, таньга. Белолицый! – оживленно переговаривались они.

Подошел еще один, русский.

Травин Глеб Леонтьевич, путешественник? – раздумчиво протянул он. – Извините, не слыхал. Я учитель, Форштейн Александр Семенович. Молодые люди пожали друг другу руки.

– Что ж, пойдемте в ярангу к моим хозяевам. Прошу, – учитель откинул меховую полость, заменявшую дверь.

Глеб огляделся. Жилище сделано из моржовых шкур. Над очагом висит чайник. Темно, дымно и прохладно. В глубине еще одна меховая «дверь». За ней оказалось небольшое помещение, закрытое со всех сторон оленьими шкурами. Лоснящаяся моржовая кожа наподобие линолеума покрывала пол. По углам горели жирники. Тепло, чисто и светло.

– Это, так сказать, гостиная, а ночью – спальня, тут я с ребятами занимаюсь, – объяснил учитель. – Если учесть, что строительные материалы северная природа отпускает скудно, то яранга по своей конструкции до вольно практичное жилище.

Занавеска то и дело отбрасывалась, пропуская внутрь чукчей – жителей стойбища. Когда в полог уже нельзя было протиснуться, наиболее предприимчивые гости, оставаясь снаружи, в холодной части яранги, просовывали под меховую висячую «стену» только головы, стремясь не пропустить рассказ необычного гостя.

Беседа затянулась. Хозяин подправлял скрученные из мха фитили жирников, а соседи все не расходились…

– Спать придется по пословице: «В тесноте, да не в обиде», – сказал учитель. – Но ребят тут учить неудобно. Обещали в нынешнюю навигацию привезти сруб для школы.

– Не беспокойтесь, я лягу в холодной яранге, не замерзну, – отговаривался Глеб.

– Смотрите, как удобнее. Могу предложить спальный мешок-кукуль, – сказал учитель и вдруг спросил: – Вы, Глеб Леонтьевич, не очень устали?

Глеб устал. Глаза слипались, но в голосе чернявого застенчивого педагога было что-то такое, не позволявшее ответить утвердительно.

– Да, как сказать… Не очень.

– Правда? Видите ли, мне хочется спросить. Как это вы все один, без спутников?

– Почему же один. Вот познакомился с вами, например. Так и в других местах. Потом, какие спутники?! Вы слыхали об Анисиме Панкратове, тоже велосипедисте?.. Из Харбина с ним в кругосветное путешествие отправились два товарища. Эти двое доехали до Читы, а дальше не захотели. Не были подготовлены, убоялись природы. А есть и другие препятствия, похуже. Того же Панкратова в Турции избили полицейские, где-то в другом месте открыли по нему пальбу, даже в так называемой просвещенной Швейцарии, когда он объявил, что перейдет с велосипедом через Сен-Готардский перевал в Альпах, объявили сумасшедшим… Мне тоже приходилось попадать в переделки, когда кто-то бы мог отсоветовать дальше идти, другой струсил, третий попросил особых условий… Нет, в разведку большими отрядами не годится.

– Ну и никогда не страшно вам?

– Если говорить правду, то на юге страшней, – вспомнил Глеб пустыни, змей, ядовитых фаланг. – Я одно понял: страх там, где отсутствуют знания, хороший расчет. Страх – это нечто от истерики. Если бы я за свой северный путь ударялся в переживания по поводу всякой пурги или трещины, меня бы не хватило дойти сюда.

– Значит, можно привыкнуть к Северу? – спросил Форштейн. – А мне порой кажется, что все это сон. Проснусь – и нет ни воя ветра, ни льдов, ни запаха рыбьего жира…

– И вы в Ленинграде в аккуратной постели. А мама над вами склонилась.

– Зачем так? Я поехал добровольно, в числе первых.

Видя, что Травин молчит, учитель продолжал:

– И вообще не тянулся к большим городам, хоть и закончил Ленинградский университет. Учительствовал в поселке Им. А потом сюда. Добивался, чтобы послали. Чукотский язык выучил… Сейчас не могу. Тоскливо как-то.

– Послушайте, дружище, – сказал Травин, чувствуя жалость к растерявшемуся парню. – Вы же не один. Вокруг люди. И какие! Правдивые, благожелательные, всегда готовые поделиться последним. Нам тоже следует кое-чему у них поучиться. – Все понимаю, но тоска, одиночество. Посоветуйте…

– И что парень разнылся? – обозлился Травин и тут же осекся. Подумал: и самому не раз приходилось не сладко. И что же помогало?

– Советы давать не берусь, – сказал он, будто продолжая думать вслух. – Но главное, мне кажется, – ясное понимание цели. Остальное приложится. А одиночество – ерунда. Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Поезжайте в отпуск и везите сюда невесту. – Травин рассмеялся, вспомнив, как его сватали в Талды-Кургане.

В стойбище на мысе Шелагском, которое называлось Унытеньмын, Глеб узнал, что южнее по берегу Чаунской губы, у мыса Певек, открылась фактория. Он подумал, что сможет там пополнить запас патронов.

Стремясь сократить путь, велосипедист забрался в низину. Снег как манная каша. Брел по пояс. Себя не жалко – поделом, ему говорили, что надо брать выше; больно за собак, которые тонули в снежной хляби.

К вечеру показались холмы. Обойдя крайний к бухте, Глеб увидел деревянный дом.

– Есть живые?

– Есть, есть!

Открылась дверь, и на пороге выросла фигура полного мужчины, оказавшегося заведующим факторией.

– Я когда-то жил в Петропавловске-Камчатском, – обрадовался он, узнав, что Глеб с Камчатки. – Случайно не слыхали, там не вспоминают Семенова, скрипача?

После ужина и разговоров о некоторых общих знакомых заведующий приступил к служебным обязанностям.

– Послушайте, сдайте-ка мне медвежью шкуру, – говорил он, вороша чудесную белую шерсть с перламутровым блеском. – За нее экипируетесь. А то одеты вы, прямо скажу, неважно, – Семенов критически посмотрел на травинские штаны из оленьей замши и вытертую малицу.