Анна Чайковская - Триумф красной герани. Книга о Будапеште
Зонт святого Петра и госпожа Розалия
Свои соображения на тему соседства мадьяр-христиан и евреев-иудеев имелись и у крестьянского населения Венгрии. В романе Кальмана Миксата «Зонт святого Петра» (1895) есть любопытнейший эпизод. Действие происходит в австро-венгерские времена в глухой провинции («где-то среди гор Шелмецбани и Бестерце»). Жители деревни, называемой Бабасек и славной уже тем, что в ней раз в году случается ярмарка, решили, что ей пора и быть и слыть – городом: «…В городе все как-то гораздо значительнее, солиднее: земля, сады и даже люди. Само слово «горожанин» уже кое-что значит. Выберут тебя, допустим, в управу – и ты уже сенатор; древний домишко с соломенной крышей, где заседают старейшины, это тебе не что-нибудь, а магистрат; «десятский», в бочкоры обутый, в городе гайдуком прозывается, и хоть нет на нем доломана путного, зато медная пряжка так и сверкает на самом брюхе. Гайдук этот в придачу ко всему должен еще уметь в барабан бить – по той простой причине, что в городишке барабан имеется; а города побогаче, те даже пожарными насосами обзаводятся. Ничего не поделаешь – положение, как говорится, обязывает»[111]. Жители же соседних деревень посмотрели на затею скептически и недоверие свое к замыслам бабасекцев выразили такими словами: «Тоже город называется! Да там ни одного еврея нет! А ведь дело известное: ежели еврей какое место обошел, жизни тому месту не видать и городом не бывать».
Деревенские, однако, оказались людьми деятельными, и положили во что бы то ни стало завести у себя еврея, чтобы можно было этому критерию города, заявленному народным мнением, соответствовать. Затея, хоть и не вполне, но удалась, и в Бабасек прибыла вдова Мюнц, еврейка, госпожа Розалия: «Вначале многим не нравилось, что магистрат приобрел для города не еврея, а еврейку – ведь насколько респектабельней, горделивей звучали бы случайно оброненные бабасекцем слова: «А наш еврей сказал то да это. Наш Мориц или Тобиаш сделал то или это»; на долю же бабасекцев досталось лишь: «Наша еврейка или наша Розалия», а этого, в общем-то, было мало и звучало чересчур скромно. Одним словом, в Бабасек следовало привезти, конечно, еврея с длинной бородой, с горбатым носом и, лучше всего, с рыжими волосами – вот это был бы настоящий еврей!». Тем не менее появление в центре рынка прямо напротив кузницы настоящей еврейской лавки сразу заставило соседей смотреть на Бабасек с должным уважением. А уж «когда на пурим или, скажем, на кущи со всего света съезжались семеро сыновей Мюнц и на виду у целого города прохаживались по рыночной площади в праздничных господских костюмах, в ботинках со шнурками и в шляпах-котелках, жители Бабасека не выдерживали, выползали в свои садочки и, прямо-таки раздуваясь от гордости при виде столь внушительного зрелища, обменивались замечаниями через плетень:
– Говорю тебе, сват, уж коли наш город не город, тогда и нетопырь козявочка!
– Само собой, – поглаживая пузо, отвечал сват, – Пелшёцу и в десять лет не перевидать столько евреев».
Роман написан цветисто и увлекательно, в лучших традициях европейской беллетристики XIX века, но даже в потоке разнообразных приключений многочисленных персонажей не теряется этот, внятно высказанный, тезис: поселению, чтобы называться городом, нужно быть космополитическим, интернациональным, соединяющим в себе разные модусы жизни, разные мнения, разные веры, темпераменты, нравы… Что в условиях венгерской провинции тех времен означает: город – тогда город, когда в нем живет хоть один еврей.
И еще цитата: «Муниципальные власти дошли до того, что, по предложению дальновидного бургомистра Бабасека Яноша Мравучана, при переделе приусадебных земель специально выделили два участка: один под синагогу, другой под еврейское кладбище, хотя в городе и была одна-единственная еврейка.
А ведь если подумать, так не все ли равно? Будущее – оно впереди, и кто знает, что еще ждет их в этом будущем. Зато какое удовольствие, когда можно этак совсем небрежно вставить в разговор с чужаками: «Так ведь от бабасекского еврейского кладбища до места того рукой подать», или: «Совсем с синагогой рядом», или еще что-нибудь в этом роде».
История соседства. Продолжение
Традиции, во всяком случае, по большей части склоняли более к соседству, пусть и не всегда исключительно дружественному, чем к бескомпромиссной взаимной ненависти. Во времена Черной смерти XIV столетия, пандемии чумы, охватившей всю Европу и повсюду сопровождавшейся погромами и массовыми убийствами евреев, в которых видели «организаторов» бедствия, в австрийских и венгерских землях особых эксцессов засвидетельствовано не было. Во всяком случае, правление Людовика I Великого (1342–1382) обошлось без антиеврейских акций, а его сосед и современник австрийский герцог Альбрехт II (1330–1358) смог сдержать погромы в своих владениях, объявив о неминуемом наказании для их инициаторов.
На литографии[112], изображающей встречу короля Матьяша и его супруги Беатрисы Арагонской ликующими жителями Буды в 1476 году, среди граждан города изображены почтенные евреи со свитками Торы в руках. Историческим документом по эпохе короля Матьяша литография, отпечатанная в 1864 году, конечно, не является, но о взглядах общества своего времени судить позволяет: для Венгрии середины XIX века соседство христиан-венгров с евреями – факт, уже прочно вошедший в самосознание национальной культуры.
Отношения христиан-венгров и евреев никогда не были идеальными, как почти никогда не бывают идеальными отношения между людьми, волею обстоятельств живущими бок о бок, между соседями. Но показательно сравнение положения вещей в Венгрии и в Италии эпохи Возрождения. В 1555 году папа Павел IV издал буллу «Cum nimi absurdum», предписывающую, что «в Риме и прочих городах папских владений евреи обязаны жить совершенно изолированно от христиан, в помещении или на улице, где имелись бы один вход и выход; лишь одну синагогу они могут иметь, и никакой земли они не должны унаследовать». От остального города гетто отделялось сплошной стеной. Единственный колодец появился в нем лишь через полвека, при другом папе. На ночь ворота гетто закрывались на ключ.
Буда и Пешт времен ренессансного короля Матьяша ничего подобного не знали.
Османское завоевание, по общему мнению, также не было связано с ухудшением положения евреев: «Еврейские источники характеризуют общину Буды того периода как одну из процветающих»[113]. Турецкая перепись 1547 года говорит о 238 христианских, 74 еврейских и 60 коптских семьях в Буде. К концу XVI столетия еврейская община Буды насчитывала около 700 человек. Будайская еврейская община была едва ли не самой процветающей в Европе.
