Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
Важно, что он не баламутит реальность, когда хочет ее по-своему взбодрить, а наводит на резкость, расставляет акценты с той долей вкуса, чтобы было эффектно, доходчиво и невычурно.
Вот как он делал свою «Весну»: «Было солнце. Точка. Как в школах диктовали. Вся картина писалась ради синего цвета на сугробах внизу. Он очень красивый. Но ведь он красивый не сам по себе, а он красивый от того, что его окружает. Все изначально было не так, как впоследствии на работе. Я написал синюю тень на снегу, но она не работала. Я стал думать, в чем причина. Начал двигать, перемещать. Осветил посильнее зеленый дом с краю, и он сразу синее пятно поддержал. Другой дом, который желтый, я приблизил, сделал крупнее. Облака нарисовал – хотя я редко их вообще-то рисую: они сами по себе очень быстро меняются, – а тут я их успел задержать. Мне нравится все делать на одном дыхании, на первом впечатлении, и от него никуда далеко не перешагивать. Пусть все будет так, как в изначальный момент удивления, радости, – даже если на самом деле все уже по-другому стало: и облака улетели, и весна закончилась», – делится Цуканов своими размышлениями о том, с чего он начинал и к чему приходит. Ему стукнуло сорок.
«В картине я стараюсь найти и выделить главное, а второстепенное убавляю, но на самом деле, когда главное выделено, оно и остальное за собой вытягивает, чего и не вытащишь никак иначе. Я много думал, что я делаю и как, а мне говорят: „Ты не то совсем делаешь“, – и опять все не сходится, опять все без толку».
«Я ничего в жизни не рассчитывал. Я только очень хотел стать художником. А выходит так, что надо было рассчитывать, потому что это тупик какой-то – быть сейчас художником», – говорит Максим.
В его личности есть что-то донкихотское, намертво припаянное к прежней большой традиции, но при этом не кажущееся отжившим и допотопным.
Живопись у него ультимативная, праздничная – мол, сейчас я вам задам, сейчас покажу!
Но агрессии в работах нет, как нет и враждующего антагонизма или скучной, однообразной гармонии, зажеванного благообразия, – всегда что-то выделено, что-то поставлено на передний план, а что-то за ним гонится, опережает, танцует, поражает цель.
О нем
Вячеслав Ершов:
«Цуканов – реалист, ничего не сочиняет, все пишет с натуры, но он применяет модернистские ходы – в них он композитор. Ему не нужны посторонние метафоры – обходится тем, что есть перед глазами. Раньше он трамваи красил, жил довольно бедно – скромный был, застенчивый, но при этом независимый. Я у него преподавал. Он в худучилище поступил – я даже интонацию помню, как он сказал: „Меня зовут Цуканов“. У него песня была любимая: „Есть только миг между прошлым и будущим, / Именно он называется жизнь“. А потом не знаю, что с ним произошло, – мы давно не виделись».
Он о себе
– У меня папа рисовал, я копировал что-то. За год до поступления в училище кому-то в школе не понравилась моя работа. Я расстроился, сделал этюдник, наклепал много работ. В них не было никаких философий или теорий, но я цвет тогда уже любил. Из тех работ ни одной у меня не осталось, я их все роздал. Но я помню – так же свет падал на деревья, такая же синева, так же блестки лежали… Все списывал с натуры – все там есть, я только кое-где усиливал, переносил левее, правее.
– Но когда ты так переносишь или усиливаешь, картинка в итоге получается более утрированной, чем есть в действительности. Что в твоем понимании реализм?
– Ух ты! Да все реализм. Я только от натуры и отталкиваюсь, но буквально ей не следую. Я только помогаю выделиться главному и второстепенному – тому, что должно помогать главному. Если буквальный натурализм мне мешает, я его убираю или преобразую. Не обязательно каждый листочек вырисовывать, можно намекнуть парой завертышей, что они там есть, и будет достаточно.
– А с чего начинается картина?
– Для меня с пятна. Я работаю с пятном, ищу вокруг него – что-то меня устраивает, что-то не устраивает. Мне все время хочется усовершенствовать, и пишу я плоско не потому, что так проще, я мог бы миллион мазков нанести, но от них иногда становится хуже – теряешь свежесть краски, начинаешь мельтешить, состояние уходит.
– Какое состояние?
– То, какое было, которое заставило тебя делать ту или иную работу.
– У тебя на картинах – старые, одноэтажные дома частного сектора, задворки, сады. Почему так?
– Ты же видел, что у меня вокруг дома. Если б я жил на море, рисовал бы море, хотя море, наверное, было бы скучно.
– То есть тематически тебе все равно, что писать?
– Да – портрет, пейзаж…
– Но у тебя практически нет портретов.
– Позировать никто не хочет. Ты думаешь, я не хотел бы попробовать? Отца много раз рисовал, а больше никто не давался.
– Автопортрет ты пробовал делать?
– Нет, не хочу.
Докопаться до красоты
– Почему тебе так важно сделать картину контрастной?
– Контрастность – это слово приходит потом, когда картина готова. Вначале ты ищешь красивый момент. Приходишь на природу, и вдруг – раз, тебя что-то задело. А что задело? Трудно понять – этот красный мог задеть, этот зеленый… Ты знаешь: где-то в этой местности заложена красота. В чем она заключается? Надо разобраться. Я начинаю пробовать красками – одну работу, вторую, тут не так, здесь что-то не подходит… Я много выбрасываю, этюдов не делаю; если не получается, то уже не получается – надо искать и подходить по-другому.
– Как родные, друзья относятся к твоим картинам?
– Никак – есть они да есть.
– Сейчас наметилась удручающая тенденция: есть художники, есть картины, а зрителей нет. Или это очень праздный, нерастормошенный зритель.
– Лет семь назад в Союзе художников проводилась общая выставка. Я приходил в зал, вставал напротив своих работ и следил, как посетители на них реагируют. До слез доходило – идут бабульки, у других картин встанут, рассматривают, а мимо моей проходят, точно ее и нет. На следующей выставке – то же самое. С тех пор
