Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
«Совещание в Хельсинки»
– Что вдохновляет на создание картин?
– Посылы для работы могут быть разные – увиденный в жизни факт, прочитанная книга, свето-цветовой эффект.
– Как сюжет выбираете?
– Непривередливо. Что на дворе, какую погоду нам синоптики организовали, – такую и делаю. Написал недавно пасмурный день, а назвать думаю «Осенняя благодать». Чтобы было пасмурно по краскам, по тону, хмуро и даже по-своему нелюдимо, а от картины веяла благодать, светлое чувство.
– Собственная манера не надоедает?
– Мы с любой манерой боремся! Но от себя куда убежать? Сурикова все равно на лопатки не положишь – как ни извернись или на голову ни вставай. Поэтому я не хочу сейчас делать открытия – поле искусства уже истоптано, а наши полудурки (в интернет загляни) взяли на себя обязанность все время делать открытия – с нашими-то умишками делать открытия! А «учиться, учиться и еще раз учиться», как говорил Ленин, учиться у великих наших художников (а вдруг что-то и у тебя самого выскочит боком) – про этот постулат забыли.
– Как родители отнеслись к вашей затее поступать на художника?
– У отца был один класс образования, мать вообще необразованный человек. Я часто говорил: «Пап, садись – буду тебя рисовать». Он был моим «учебным» предметом, и когда я из армии вернулся, надо было что-то для училища подготовить. Я написал портрет отца – он у меня и сейчас висит на стене в деревне. Я на него смотрю – надо же, здорово, черт побери. Только в красках несколько чуть то рыжевато, то красновато, а форму сделал хорошо. Как удалось – не знаю. Никто ж ведь не учил.
– У вас в мастерской висит портрет вашего педагога по Строгановскому училищу – Гелия Коржева. Помните какую-нибудь сценку с его участием? Что важное вы от него услышали?
– Может быть, это ерундой покажется… На монументальную живопись со всей страны брали только восемь человек. Считалось: если поступил – ты уже счастливчик. Восемь экзаменов, в том числе и гуманитарные, – русский язык, литература, история от каменного века до наших дней: огромный объем, сразу все не запомнишь. Я перед экзаменом открыл учебник просто наугад, там, где откроется, – у меня открылось «Совещание в Хельсинки». Ну, прочитал, захожу, беру экзаменационный билет левой рукой, смотрю, а там «Совещание в Хельсинки». Я чуть в осадок не выпал – как кто-то ведет, да? Потом я все билеты на экзаменах тащил левой рукой. И поступил. А когда поступил, я для себя принял дурацкое решение, что буду в Строгановке заниматься творчеством. Нашу группу взял Коржев – он уже подметил, что сильная группа. Зашел к нам в мастерскую, спокойно поздоровался и говорит: «Ребята, знаете что – давайте поступим так: не надо творчества. У вас впереди будет целая жизнь, и эта жизнь с вас будет спрашивать исключительно творчество, а здесь пишите спокойно, без надсады. Как видите – так и работайте». Я подумал, раз академик так советует – побоку творчество, и это оказалось правильно, потому что надо в учебных заведениях овладевать ремеслом, идти по пути старой дореволюционной Академии художеств – это верный путь. Следуя ему, воспитываешь культуру цвета, культуру понимания – она оседает, как золотой песок. Потом работай хоть как абстракционист – ты уже будешь культурно работать, тебя культура будет держать.
– Из современных ивановских художников кто, по-вашему, является носителем этой культуры?
– Это такой вопрос… Я раньше высказывался откровенно, а меня за это называли «Критикан». На ковер даже вызывали за мои слова.
– Так, может, вы за дело критиковали.
– О чем и речь. Главное в нашем ремесле – это развитие, и у меня есть интерес, чтобы мой товарищ видел свои ошибки и развивался, и я бы развивался, глядя на него. Обмен мнениями необходим.
– Куда развивается современная живопись?
– Стало модно пренебрегать ее базовыми законами.
– Но красиво же иногда выходит…
– Планку надо ставить выше. Работа должна быть не красивой, а величественной, и портрет не красивый, а величественный, одухотворенный, чтобы за ним чувствовался космос. Я недавно посмотрел по интернету молодежную выставку, которая в Москве проводилась, – никаких открытий нету. В советские времена на молодежных выставках всегда кто-то выделялся, были новые имена, азарт, задор, а тут я взглянул – все какие-то инертные работы.
– В «Идиоте» есть сцена – молодая художница, дочь графини Епанчиной, просит князя Мышкина подсказать ей сюжет для будущей картины. Тот ей советует написать лицо человека, приговоренного к смертной казни. Если бы вас какая-нибудь начинающая художница попросила подсказать ей сюжет, вы бы что ей ответили?
– Я бы посоветовал нарисовать то, что она хорошо знает, – знает свою мать, любит ее. Пусть нарисует портрет матери, но здорово, с любовью.
Крестьянский сын
– Один в поле не воин?
– В четвертом классе мне задали арифметическую задачу, которая у меня никак не получалась. Отец – неграмотный, не может помочь. Мать – тоже. Я вспомнил, что через один дом мужики крышу кроют тете Лизе Лебедевой, – я к ним пошел. Снизу крикнул: «Эй, мужики, помогите задачку решить». Они мне сказали – давай залезай. Я по лестнице забрался. Они полчаса решали, но так и не решили, и я, слезая с крыши, сказал себе: «Ничего, Шура, некому тебе в жизни помогать; придется, видать, самому грести». И так всю жизнь один и гребу.
– На картине «Читающий мальчик» – пытливый мальчишка в несколько мешковатом, большом для него (то ли отцовском, то ли доставшемся от старшего брата) свитере отвернулся от всех и читает книгу, упрямо надвинув кепку на лоб. Это не символический автопортрет?
– Нет. Это когда у нас государство сменилось, на дорогах появились пацаны – мойщики машин. Я хотел одного из таких
