Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки

— Я вам скажу, в чем дело: к вам попали мои весла, — восклицает «корма», обращаясь к «носу», — дайте-ка их сюда!

— Да, знаете ли, я сам не мог понять, почему это у меня дело не ладится, — отвечает «нос», встрепенувшись и с готовностью содействуя обмену. — Теперь уж все пойдет на лад.

Но нет — даже и теперь дело не идет на лад. «Корме» приходится чуть ли не вывихивать плечи, чтобы доставать свои весла; а весла «носа» при каждом возврате дают ему здорового тумака в грудь. Поэтому они снова меняются и приходят к заключению, что лодочник дал им набор негодных весел, и в обоюдном осуждении этого человека тон их становится вполне дружелюбным и сочувственным.

Джордж говорит, что нередко мечтает сменить весельное судно на плоскодонку и шест. Обращаться с шестом вовсе не так легко, как кажется. Так же как и при гребле, научиться двигаться и управлять судном недолго, но приходится много времени упражняться, прежде чем привыкнешь это делать с достоинством и не напуская в рукава воды.

С одним моим знакомым молодым человеком случилось очень печальное происшествие в первый раз, когда он отправился на плоскодонке.

Дело у него сразу пошло так хорошо, что он совсем зазнался и принялся прохаживаться взад и вперед по судну, действуя шестом, с беспечной грацией, которой нельзя было не залюбоваться. Дойдет до переднего края судна, воткнет шест, потом быстро отправляется к противоположному концу, как опытный баржевик. Грандиозное было зрелище.

Оно и впредь осталось бы грандиозным, но, к несчастью, оглянувшись и залюбовавшись видом, он сделал как раз один лишний шаг против того, что следовало, и сошел долой с плоскодонки. Шест прочно зарылся в ил, и он повис, вцепившись в него, в то время как судно медленно уносилось прочь. Положение, в котором он очутился, было лишено достоинства. Грубый мальчишка на берегу немедленно крикнул замешкавшемуся товарищу «прийти посмотреть живую обезьяну на шесте».

Я не мог поспешить к нему на помощь, ибо — надо же случиться такому несчастью, — мы не захватили с собой второй шест. Я мог только сидеть и смотреть на него. Никогда не забуду выражения его лица, в то время как шест медленно опускался вместе с ним; в нем было так много мысли.

Я проследил, как он тихо опустился в воду, и видел, как он выкарабкался на берег, печальный и измокший. Я не мог не смеяться, так он был смешон. Некоторое время я продолжал ухмыляться про себя, как вдруг меня осенило, что на самом деле вряд ли мне стоит смеяться. Ведь я один на плоскодонной лодке, без шеста, беспомощно несусь вниз по течению — как знать, не к плотине ли.

Я стал серьезно возмущаться поведением моего приятеля, перешагнувшего за борт и покинувшего меня столь странным образом. Мог бы, по крайней мере, оставить мне шест.

Я плыл около четверти мили, когда показался рыболовный плот на якоре, на котором сидело два старых рыболова. Они заметили, что я несусь прямо на них, и крикнули, чтобы я посторонился.

— Не могу! — крикнул я в ответ.

— Но вы и не пытаетесь, — возразили они.

Я объяснил им, в чем дело, когда подплыл поближе, они перехватили меня и снабдили шестом. Плотина находилась в пятидесяти ярдах ниже. Я рад, что они мне подвернулись.

В следующий раз, когда я затеял кататься на плоскодонной лодке, со мною было общество трех товарищей, обещавших научить меня этому спорту. Почему-то нам нельзя было выйти всем вместе, поэтому я сказал им, что отправлюсь вперед и найму плоскодонку, на которой немного поупражняюсь в ожидании их прихода.

Достать плоскодонку мне не удалось, так как все они были разобраны; мне оставалось только сидеть на берегу, глядя на реку и дожидаясь своих приятелей.

Я недолго просидел там, когда внимание мое было привлечено человеком на плоскодонной лодке. Не без удивления я заметил, что на нем были надеты точно такая же куртка и шапочка, какие были на мне. Явно было, что он новичок в спорте, и приемы его были очень любопытны. Никогда нельзя было предвидеть, что случится, когда он втыкал шест; очевидно, он сам того не предвидел. Иной раз он несся вниз по течению, в другой раз бросался вверх против него, а иногда просто вертелся вокруг шеста. И каждый результат одинаково удивлял и раздражал его.

Публика на реке начала понемногу заинтересовываться его деятельностью и держать пари относительно последствий каждого толчка.

В свое время на противоположный берег прибыли мои друзья. Они также остановились и принялись наблюдать за ним.

Он был обращен к ним спиной так, что им видны были только его куртка и шапочка. Недолго думая они заключили, что это я, возлюбленный их товарищ, выставляю себя на посмешище, и радость их была безгранична. Они тут же принялись безжалостно глумиться.

Я не сразу догадался об их ошибке и подумал: «Как они невежливы, да еще с совершенно посторонним человеком!» Но прежде чем я успел окликнуть и пожурить их, я внезапно понял, в чем дело, и поспешил скрыться за деревом.

Ах, как они наслаждались, осмеивая этого юношу! Добрых пять минут простояли они на месте, осыпая его насмешками, издеваясь, передразнивая его. Они обстреливали его избитыми остротами, придумали даже несколько новых и запустили ими в него. Они забросали его всеми ходячими семейными шутками нашего кружка, несомненно, совершенно для него непонятными. Наконец, не в силах больше терпеть их грубого издевательства, он повернулся к ним, и они увидели его лицо!

Я рад засвидетельствовать, что в них еще сохранилось достаточно порядочности, чтобы попросту опешить. Они начали объяснять ему, что приняли его за своего знакомого. Выражали надежду, что он не сочтет их способными оскорблять таким образом кого бы то ни было, исключая ближайшего друга.

Разумеется, то, что они приняли его за приятеля, вполне их извиняет. Помню, как Гаррис однажды рассказал мне о случае, бывшем с ним во время купанья в Булони. Он плавал недалеко от берега, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и насильно окунул под воду. Он яростно отбивался, но нападавший оказался истинным геркулесом по силе, и все его усилия вырваться оставались безуспешными. Гаррис уже перестал дрыгать ногами и пытался мысленно обратиться к высоким материям, как вдруг его мучитель отпустил его.

Он оглянулся на покусившегося на его жизнь. Убийца стоял рядом с ним, смеясь от души, но едва увидел высунувшееся из воды лицо Гарриса, как отпрянул и смутился.

— Ради бога, простите, — пробормотал он в замешательстве, — я принял вас за своего приятеля!

Гаррис был счастлив, что этот господин не принял его за родственника, иначе он утопил бы его насмерть.