Дмитрий Быстролетов - В старой Африке
Особенно его поразил один случай. Проезжая из деревни в деревню, как раз перед посадкой на пароход, машина остановилась у моста, который чинили женщины под надзором двух солдат. Гай увидел, как солдат бьет по лицу стоящую перед ним на коленях беременную женщину. Кровь ручьем текла по ее груди. Солдат, заметив раздраженное лицо неизвестного ему белого, сунул женщине мотыгу в руки и пинками стал гнать ее в общий ряд работавших.
— Не сметь! Не сметь! — Гай выскочил из машины и подбежал к солдату. Тот испуганно вобрал голову в плечи и, со страхом глядя на высокого белого, стал опять кулаком бить женщину по лицу.
— Нет работать, начальник! Нет работать, начальник! — объяснил он Гаю, приняв его за районного администратора и стараясь показать свое усердие. Было очень душно и жарко, у Гая болела голова. Совершенно неожиданно для себя Гай схватил руку солдата, измазав пальцы кровью женщины, и вдруг, не зная как это случилось, ударил его кулаком в лицо. Ударил — и замер от ужаса и стыда. Так и стояли они друг против друга: возбужденные, не понимающие один другого. Потом Гай вытер носовым платком кровь с пальцев и сел в машину. Гастон и Бонелли посмотрели на него с укором.
Корреспондентский билет сковывал действия Гая, он боялся своих белых спутников и кое-как пытался показаться нейтральным наблюдателем. Теперь, сидя на палубе пароходика, он с содроганием вспоминал свой поступок. Ему казалось, что он вступил в ряды колонизаторов. Этого Гай никак от себя не ожидал. Он как бы раздвоился: один, разумный, хотел бежать из ненавистной Африки, другой, добросердечный, хотел остаться с беззащитными людьми, которых он полюбил, хотя и не мог им помочь. Это внутреннее противоречие и стало для него источником мучения.
Африка отравила его, убила всякое желание хотеть что-либо. Он провел языком по опаленным губам и сразу почувствовал горький вкус.
«Я болен, — печально думал Гай, лежа в шезлонге. — Полгода прошло в непрестанном движении. Теперь могу сказать, что видел Африку. Но радости от этого у меня нет; я возмущаюсь собой, протестую. У меня появилось странное заклинание: «Это меня не касается!» Я повторяю его каждый день, каждый час, каждую минуту пребывания на этой земле. Я не хочу оторваться от нее — и тянусь к ней опять и опять, как отравленный вином с ненавистью тянется к бутылке. Африка поймала меня в западню, из которой я не вижу выхода».
Бессильно откинув голову и закрыв глаза, Гай слушал равномерный плеск воды под колесами дряхлого пароходика и однообразный шорох мелкого дождя по тенту. За бортом струилась коричневая горячая вода, как будто бы утлое суденышко плыло по кофейному потоку. Медленно проходили бесчисленные островки плавучих цветов, гниющие ветви, стволы, корневища, что-то скользкое и мерзкое, вероятно трупы животных. Горячий сладковатый смрад, удушливый и назойливый, исходил из воды. Сквозь жиденькую пелену дождя виднелись низкие берега — черный непроходимый лес и враждебная зубчатая стена, кое-где прикрытая низко стелящимися беловатыми разводами испарений.
Не открывая глаз, Гай медленно протянул руку и взял со стола стакан виски со льдом.
— Взгляните-ка, господа. Вот номера парижской газеты L'lntransigeant за 20 июля —17 августа 1934 года. Я случайно нашел их у одного торговца на последней остановке, — заинтересовался и купил. Здесь напечатана статья Марселя Соважа «Секреты французской Экваториальной Африки». Читайте вот здесь, я держу палец. Ну, видите? В 1911 году население этой обширной колонии, занимающей самую середину Черного континента, составляло 12 миллионов человек, в 1921 году — уже 7,5 миллиона, а в 1931-м — лишь 2,5 миллиона. За двадцать лет французского господства исчезло 80 процентов населения! Еще через пару лет здесь не останется ни одного туземца… Сухой термин «депопуляция» приобрел для меня живой и страшный смысл после всего того, что я видел на пути из Сахары до берегов Конго. Обезлюдение… А ведь статьи писал честный человек и французский патриот. В таких случаях говорят: «Коммунистическая пропаганда», но ведь в данном случае пишет враг коммунистов! Разве культурным европейцам тут нечего делать? В чем же дело?
С кроткой улыбкой монах молча ел жареную рыбу. Воцарилось неловкое молчание. Заскрипел шезлонг под полковником Спааком.
— Святой отец занят. Я отвечу и за француза и за бельгийцев. И у них, и у нас главные виновники депопуляции — попы. Депопуляция — их заслуженный «успех». Да. Это они запрещают многоженство, воюют против кормления грудью до четвертого года жизни ребенка и благословляют трудовую повинность беременных женщин и кормящих матерей!
Полковник осушил стакан и кивнул на отца Доменика.
— Молчите? А? Еще бы! Здесь до рабочего возраста доживает тридцать процентов всех туземцев. Понимаете, ван Эгмонд, чтобы на работу вышел один, нужно, чтобы двое раньше умерли. У них осталось два с половиной миллиона взрослых! Значит, для этого умерло пять миллионов детей. При здешних условиях питания единственный выход — кормить детей грудью до четвертого года жизни, когда организм ребенка окрепнет и приспособится к существованию. А чтобы не пропало молоко, мать перестает быть женой: на четыре года она выходит из строя. При здешнем темпераменте муж имеет много жен. Но проклятые попы из религиозных соображений разрушили негритянскую семью с ее тысячелетним укладом. Многоженство пахнет мусульманством, а мы — христиане, черт нас побери! Кормление грудью взрослых детей — не эстетично и не морально, оно, видите ли, оскорбляет наши тонкие чувства! А принудительные работы? Гуманные попы не возражают против того, чтобы на работы гоняли беременных женщин и кормящих матерей. Вопрос стоит прямо: либо допускать женский труд, либо нет. Мы, военные администраторы, говорим «да» потому, что женщин легче гнать из деревень, они реже бегут и не кончают с собой, но, главное, работают лучше мужчин: мужчины в Африке — охотники и скотоводы, к длительному труду не привыкли, а женщины трудятся в поле и дома с детских лет. Вот вам и разумное объяснение. Мораль осталась в Европе. Здесь Африка. Я империалист и честно говорю об этом. К чертям вредное притворство! Но ведь именно попам и нужно было бы возвысить свой голос против. Так нет, они заботятся о тряпках! Тьфу!
Старый служака в сердцах хрюкнул и выпучил рачьи глаза на монаха, смиренно уничтожившего крупную рыбу и теперь деликатно прихлебывавшего кисленькое винцо.
— О каких тряпках вы говорите, полковник? — спросил Гай.
Но тут отец Доменик вдруг обрел дар речи.
— Позвольте, я отвечу сам, мсье ван Эгмонд. Полковник Спаак все путает. Это слишком тонко для военного.
