Суп из акульего плавника - Данлоп Фуксия
Мемориал Лэй Фэна меня разочаровал. Домик, сложенный из обмазанных глиной кирпичей, в котором он провел детство, окружали бесчисленные выставочные павильоны, набитые скучными образчиками коммунистической пропаганды. Посетителей, кроме меня, было два-три. Детвора из Чанша в тот день, скорее всего, сидела как приклеенная у телевизоров и компьютеров. Теперь у нее были другие примеры для подражания, она обзавелись новыми кумирами типа Дэвида Бэкхэма и Бритни Спирс. У подножия статуи Лэй Фэна, стоявшей у входа в парк, у меня завязался разговор с незнакомцем. Увидев записи в моем блокноте, он почувствовал ко мне симпатию и дал номер телефона, попросив позвонить, если у меня возникнет такое желание. Через два дня, когда меня накрыл особенно сильный приступ одиночества, я набрала цифры, и Ли Жуй пригласил меня на ужин. После трапезы он сообщил, что хочет познакомить меня кое с кем из своих друзей.
Тот вечер стал поворотной точкой в моей одинокой жизни в Хунани. Благодаря Ли Жую я свела дружбу с одной парой — Лю Вэем и Саньсань. Как только мы с Ли Жуем переступили порог их квартиры, я почувствовала себя как дома. Когда мы пришли, их сыночек Сюйчжан играл на полу. Главная комната была отделана резными деревянными панелями и украшена разными древностями.
Супружеская пара предложила нам присесть в чайной комнате, в которой над подношениями из фруктов и дымящимися благовониями возвышалась статуя бодхиставы Гуаньинь, а со стен свисали старинные гобелены. Лю Вэй поставил чайник на огонь и приступил к исполнению изящного, захватывающего дух ритуала под названием гун фу ча — фуцзяньской чайной церемонии. Саньсань позвала еще друзей — каллиграфа, дизайнера и бизнесмена, занимавшегося коллекционированием антиквариата. Мы засиделись допоздна — пили изумительный чай, лакомились орешками и сластями и говорили на всевозможные темы. Впервые за все время своего пребывания в Чанша я почувствовала себя счастливой.
Лю Вэй и Саньсань познакомили меня с более приятной стороной хунаньской культуры. Они, как и их друзья, в основном являвшиеся художниками, писателями и прочими представителями интеллигенции, испытывали тоску по тому образу жизни, которого придерживались образованные люди в прошлом. Все они были трудолюбивыми и здравомыслящими и при этом обожали собираться по вечерам попить чаю, позаниматься каллиграфией и послушать классическую китайскую музыку. Каким-то удивительным образом в каменных джунглях, в которых они обитали, им удавалось находить или создавать оазисы спокойствия и красоты; в выходные они отправлялись на поиски буддийских монастырей и старых деревень. Они были любопытны и придерживались широких взглядов. Им я могла честно признаться в своих мыслях и чувствах, а не слыть за дипломата, представляющего иностранное государство.
Однажды в лунную ночь мы поехали за город. Неоновые огни и небоскребы, возвышавшиеся в центре Чанша, сменились покрытыми пылью улочками пригородов, а затем — маячившими в темноте холмами и разбросанными то там, то здесь крестьянскими хозяйствами. Оставив машину на поляне, компания двинулась вперед по заросшей тропинке. Окружавшая нас тьма словно бы ожила. Вокруг хрипло надрывались лягушки и стрекотали цикады. У подножия холма мы остановились перед мазанкой, рядом с которой поднимались камфорные деревья и молодая поросль. К нам вышел обитатель незатейливого строения — художник-отшельник, и мы все вместе расселись во дворе на деревянных табуретках. Через несколько минут показался молодой музыкант, который сжимал в руках завернутый в ткань инструмент — гуцинь, или, иначе говоря, древнюю цитру.
Мы поставили кипятиться воду, набранную в роднике, и Саньсань приготовила нам чай, заварив его в маленьком глиняном горшочке, а потом разлив обжигающе горячую жидкость по крошечным пиалам. Музыкант перебирал струны цина, мы сидели, потягивали чай и слушали. Музыка была текучей и прекрасной, будто нам пели ручьи и ветер. Руки музыканта грациозно ласкали струны. Ароматный чай, сияние луны, странная чарующая музыка — все это сделало вечер незабываемым.
Днем большую часть времени я проводила на рынках и задымленных ресторанных кухнях, собирая материал для новой книги. Все свободные часы мы общались с Лю Вэем и Саньсань, домой я возвращалась только для того, чтобы поспать. Они без всяких вопросов с радостью встречали меня всей семьей. Вместе с ними мы ездили по провинции. Они знакомили меня с друзьями и родственниками. На несколько гастрономических экскурсий меня повела Саньсань. Больше всего мне запомнилась поездка на дикий запад Хунани. Там мы совершили восхождение на гору, считавшуюся у буддистов святыней, поплавали в кристально чистой речке и накупили дикого меда в деревнях, в которых проживали народности мяо и туцзя.
То, что происходило вне золотого круга общения с друзьями, нередко приводило меня в ярость. Однажды я посетила кулинарный техникум, расположенный в одном из городов на севере провинции. Заместитель директора господин Ли чудесно меня встретил. Мы изумительно провели день и вечер за разговорами о наших общих увлечениях — еде и кулинарии. Он познакомил меня с шеф-поварами и историками, занимавшимися исследованиями китайской кухни, которые согласились поделиться со мной своими умениями и знаниями. Однако потом из командировки вернулся директор, и атмосфера резко переменилась.
На следующий день мистер Ли, которого колотило от переживаний, сообщил, что все мои встречи пришлось отменить. Повара и историки дали мне знать, что их предупредили: беседовать со мной не рекомендуется. Как выяснилось, директор вбил себе в голову, что я собираюсь «украсть коммерческие секреты» и строго-настрого запретил со мной общаться. В последующие дни я чувствовала себя героиней шпионского романа. Поздними вечерами у меня происходили встречи в чайных с людьми, одетыми в темные плащи и шляпы, которые передавали мне ксерокопии статей по истории китайской кулинарии, а повара, с опаской поглядывая по сторонам, отвечали на мои вопросы об особых приемах хунаньской кухни.
Разумеется, то было не впервой, когда меня приняли за шпионку. Некоторые из моих друзей-англичан уже давно уверились, что я из разведки. Начнем с того, что моя учеба проходила в том самом колледже Кембриджа, который славен консерватизмом и экстравагантностью традиций. Один из моих тамошних преподавателей был агентом по вербовке в МИ-5. Потом я долго работала редактором в одном из отделов в департаменте наблюдения Би-би-си — загадочной организации, которую люди часто путают со штабом правительственной связи Великобритании, в частности занимающимся разведывательной деятельностью. Первые подозрения подтвердились, когда я объявила о своем решении заняться китайским и стала проводить много времени в китайской глуши, «собирая рецепты».
Теперь и не вспомнишь, сколько раз в Китае во мне видели шпионку. В полях северной Сычуани за мной вел слежку полицейский, одетый в гражданское. Неоднократно меня разворачивали на военных КПП в горах западных пределов страны. Как правило, снедаемые подозрениями чиновники тряслись от ужаса, что я собираю информацию для организаций по защите прав человека, и не верили, что на самом деле моя цель — заполучить очередной рецепт тушеной свинины. Некоторые из поваренных книг, попадавшихся мне, с официальной точки зрения китайских властей содержали секретные сведения. На таких изданиях стоял гриф из иероглифов, складывавшихся в недвусмысленную надпись: нэй бу фа син — «только для служебного использования». Однако следует признать, что впервые в кулинарном шпионаже меня обвинили именно в Хунани.
В двадцатилетнем возрасте я была просто в восторге от ухищрений, на которые мне приходилось идти, чтобы добиться желаемого. Однако к моменту прибытия в Хунань мое терпение подходило к концу. «Неужели вы не понимаете? — хотелось мне обратиться к старорежимному бюрократу, заведовавшему кулинарным техникумом. — Да в мире практически никто не слышал ни о Хунани, ни о хунаньской кухне. И вот я трачу силы, мотаю себе нервы, приехала в страну с чудовищной по сложности письменностью и тысячами малопонятных диалектов, все ради того, чтобы донести до людей, что китайская пища не дрянь, что она не ограничивается свининой в кисло-сладком соусе, а вы обвиняете меня в воровстве и шпионаже? Да вы мне платить должны за то, что я запишу ваши рецепты!» В подобные моменты мне хотелось плюнуть и махнуть на все рукой. Я звонила своему другу Робу, жившему в Пекине, рассказывала, как меня все здесь достало, и он мне отвечал: «Фуксия, может, тебе пора написать книгу о тосканской кухне?»
