В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев
По храму нас водит даос, услужливо объясняет, а в затруднительных случаях пишет пальцем знаки на пыльном полу[56].
Возвращаемся в гостиницу. Жара, духота и пыль, не продохнуть. Снова угроза засухи — местного бича.
Проходим мимо лавки глазных лекарств. На вывеске нарисованы черепаха и змея, так как панцирь черепахи и кожа змеи относятся к так называемым «холодным средствам», понижающим температуру при воспалении, и часто употребляются при лечении глазных болезней. Вообще методы и лекарства китайской медицины, с нашей точки зрения, причудливы и непонятны, однако китайской медицине удавалось излечить то, от чего отказывалась медицина европейская, которая конкурирует с китайской, но вряд ли успешно, поскольку «искусство» врача в Китае ценится больше, чем его наука. Так, кажется, единственной хирургической операцией, которую признают старые китайцы, является лечение уколами иглы (когда больное место прокалывается иглами разных величин). Этот способ лечения, сильно распространенный в Китае, тоже знает успехи, не достигнутые европейской медициной. Несомненно, что китайская медицина — сложное и серьезное искусство, и когда она будет очищена от самозванных невежд, безграмотных шарлатанов и знахарей, то можно будет говорить о ней, как о полноправной системе.
17 июля. Сегодня мне удалось, наконец, съездить в Чжусяньчжэнь, где я не только купил много интересного, но и осмотрел саму фабрику лубков, а главное, долго беседовал с приветливым и словоохотливым сяньшэном-художником этой фабрики. Визит оказался весьма полезным, так как еще раз подтвердил мои наблюдения и выводы относительно самого производства лубка и его социального характера.
Огромный спрос на лубочные картины приводит к тому, что производство их процветает, и, действительно, мы видим, что по всему Китаю разбросаны фабрики, производящие эти картинки в массовом количестве путем последовательного накладывания одного деревянного клише за другим на один и тот же лист, причем одно клише дает рисунок, другое первую краску, третье вторую и т. д. Самый рисунок выполняется сяньшэном и для исследователя лубка, конечно, очень важно разобраться в том, что представляет собой этот выполнитель лубочной картины. Чтобы ответить на этот вопрос (так, конечно, как я его себе представляю), мне необходимо сначала сказать несколько слов о том, что такое китайское классическое образование. По Конфуцию культура — это превращение рядового человека в высшего и совершенного путем особой тренировки в усвоении древних текстов. Поэтому китайский ученик начинает не с детских текстов и легких рассказов, а сразу с конфуцианского канона. Выучив наизусть — непременно в совершенстве — и научившись понимать с полной отчетливостью и в согласии с суровой, непреклонной традицией все содержание этой китайской библии, которая, конечно, во много раз превосходит нашу, хотя бы размерами, не говоря уже о трудности языка, после этой суровой выучки, на которой «многи силу потеряли» и навсегда сошли с пути образования, ученик старой классической школы приступает к чтению историков, философов разных школ, писателей по вопросам истории и литературы, а главным образом, к чтению литературных образцов, которые он тоже неукоснительно заучивает наизусть. Не удивительно поэтому, что на каждом таком этапе образования с круга сходит все больше и больше учеников. Процент отсева — чудовищный, нигде в мире небывалый. Эти сошедшие с круга неудачники уже не считаются образованными людьми и составляют в китайском обществе какое-то ходячее недоразумение когда-то чему-то учившихся, все забывших, кроме элементарных требований орфографии и некоторых установок, выдвигаемых ежедневно теми группами, среди которых они разместились. К их числу принадлежат и те художники, которых мне довелось видеть на лубочных фабриках Пекина, Янлюцина, Цюйфу и, наконец, здесь. На фабрике эти полуученые полуремесленники занимают промежуточное положение: они и не рабочие, и не ученые. И это их половинчатое состояние полностью отражается на всей их продукции. Они упорно держатся за древние трафареты, восходящие в конце концов к конфуцианским, не считаясь с тем, что до сознания неграмотного потребителя доходит далеко не все. Нередко, не желая вводить живую речь, но и не владея полностью литературной, недоучка-живописец надписывает картины языком, являющимся сочетанием несочетающегося, «полубутылкой уксуса», как говорят китайцы. И на одной и той же картине могут встретиться иероглифы, не участвующие в речи и непереводимые на китайский слышимый язык, со стихами совершенно народного склада. Многие символы картин предполагают большую наличность историко-литературных предпосылок. Картинка, на которой веселый мальчуган гладит ярко раскрашенного петуха, раскрывшего клюв, а у ног его еле намечены пять цыплят, расшифровывается следующим образом: «Петух зовет пятерых цыплят» (цзяо у цзы), что в ребусном чтении значит: «Учил пятерых детей» и предполагает известный исторический анекдот о некоем Дао Юй-цзюне из Яньшаня (XI в.), запечатленный в памяти учившихся по конфуцианскому катехизису «Троесловие». Дао держал пятерых своих сыновей во всей конфуцианской строгости, и они прошли первыми на экзаменах и стали знатными сановниками. Вообще к изображению чиновничьего успеха эти, не получившие степеней и чинов, но мечтавшие о них неудачники прилагают совершенно неисчерпаемые способы. То же относится и к конфуцианской теме обожания монарха как отца, и чиновника как его представителя. Однако сяншэн, выполняя заказ населения, у которого гораздо большим спросом пользуются темы, близкие и понятные сердцу простого крестьянина, не может не считаться с этим. И вот он рисует театр, где все заучено, все известно и все любимо. Он изображает народные легенды, мифы, неукоснительно следуя при этом древнейшим традициям (первые ксилографы были пущены в VIII или даже VII в., а ханьские картины относятся к I в. до н. э. и даже раньше), и сам является носителем народных преданий, оставаясь в то же время и хранителем конфуцианских традиций. Эта двойственность авторов-художников вносит еще большую сложность в шаблон лубочных картин, берущий свои сюжеты из целого культурного моря и наследующий многовековую традицию. Во всяком случае, мне ясно, что этот лубок — область искусства, народного искусства, которое живет полнокровной жизнью и потому подлежит глубокому изучению.
Глава IV
ХЭНАНЬ — СТРАНА ВЕЛИКОГО ЛЕССА[57]
18 июля. Утром находим громадные визитные карточки с громадными знаками, обозначающими губернатора. Это означает прощальный визит в януцзюй. Едем. Долго беседуем на темы весьма разнообразные: о барометре, о нашем маршруте, о китайской стилистике и т.д. На прощание нам преподносят по эстампажу с редчайшей стелы киданьского письма[58].
Киданьские письмена, равно как и древние памятники монгольского квадратного письма, которые мы уже столько раз на
