С паном Беганеком по Эфиопии - Мариан Брандыс
— Вы заметили круглые шрамы? Это клеймо раба, мои дорогие. Детям, родившимся в неволе, такие знаки на висках выжигали раскаленной докрасна гильзой от патрона. Мухаммеда я купил на невольничьем рынке сразу после приезда в Аддис-Абебу. Через два года после этого был издан указ об отмене рабства. Мухаммед стал свободным человеком в моем доме. Но клеймо осталось. Это верный и разумный слуга. А как прекрасно он научился говорить по-польски!
О своей болезни пан Горн говорил мало и неохотно. Уже год, как он прикован к креслу и умирает по нескольку раз в день. Жизнь возвращается лишь благодаря таблеткам нитроглицерина, поданным всегда вовремя заботливой Айелеч. Тяжелое сердечное заболевание— грудная жаба — это обычный удел европейцев, слишком долго проживших в Аддис-Абебе. Люди, родившиеся в низинных районах, не могут безнаказанно жить на высоте двух тысяч пятисот метров. Но в болезни сердца по крайней мере нет ничего унижающего человека. Гораздо страшнее это непрекращающееся дрожание рук, ног, головы, языка. Когда-то, во время охоты в данакильской пустыне, его укусила муха цеце. Возникла сонная болезнь, после нее воспаление мозга и страшная, неизлечимая болезнь Паркинсона. К этому страданию, превращающему человека в дрожащий комок, привыкнуть невозможно.
Однако пан Горн пригласил нас к себе не для того, чтобы жаловаться на недуги. Ему хотелось рассказать о прекрасных далеких годах, когда он был еще здоров и полон энергии, о своих необыкновенных приключениях, чудесах и тайнах экзотической страны.
Хозяин дома пригласил нас осмотреть комнату, в которой находились интереснейшие сувениры, собранные за тридцать с лишним лет, прожитых им в Эфиопии. Поднявшись с диванчика, мы принялись разглядывать предметы, висевшие по стенам и разложенные на столиках. Пан Горн, не поднимаясь с кресла, давал необходимые пояснения.
Только теперь мне удалось оценить необыкновенное богатство этого домашнего музея. На стенах висели шкуры убитых хозяином львов, леопардов и антилоп, черные ожерелья и браслеты, сплетенные из волос Жирафа, дротики, копья и кривые данакильские ножи, устрашающего вида тотемы и старинные эфиопские картины, выполненные на коже или пергаменте. По канонам эфиопского искусства, плохие люди изображались на картинах в профиль и темнокожими, а хорошие— анфас и более светлыми.
В углах комнаты, небрежно прислоненные к стене, в большом количестве стояли огромные необработанные слоновьи бивни. Пан Горн объяснил, что на протяжении многих лет он выменивал их у вождей лесных племен на оружие и патроны. Сейчас у него было их больше, чем у любого африканского вождя. Тонны слоновой кости лежали в подвалах его дома, но что толку, если сейчас вывоз слоновой кости из Эфиопии запрещен.
Негромким голосом, с трудом выговаривая слова, хозяин сопровождал нас в путешествии по комнате. То, что он говорил, звучало, как волшебная сказка.
К сожалению, описать все, что мы видели и слышали во время двухчасового осмотра музея пана Горна, невозможно. Придется ограничиться рассказом о двух самых интересных экспонатах, которые много говорят и об истории страны, и о прошлом нашего хозяина.
Первый старинный, великолепно инкрустированный арабский пистолет. Пап Гори получил его в подарок от раса Хайлю из Годжама, одного из последних эфиопских удельных правителей.
Имя человека, подарившего пану Горну пистолет, я слышал не впервые. Я знал его по рассказам Кассы Амануэля и из книг об Эфиопии. Это он, рас Хайлю, освободил из темницы свергнутого с престола Лидж Ияссу. В 1932 году он был приговорен к пожизненной ссылке. Закованного в цепи, Хайлю вывезли на один из необитаемых островков на озере Тана.
Но в годы юности пана Горна рас Хайлю из Годжама представлял собой большую силу. Этот удельный правитель плодороднейшей амхарской провинции содержал собственную многотысячную армию, а при дворе держал пятьсот слуг, каждый из которых выполнял какую-то одну порученную ему обязанность. Могущество раса Хайлю в феодальной Эфиопии того времени не представляло собой ничего необычного. Эфиопские императоры щедро раздавали своим расам провинции в личную собственность. Интересно, что процедура пожалования сопровождалась следующими словами: «Даю тебе эти земли на съедение». Рас Хайлю в своем Год-жаме так и поступал. Все, что только было возможно, он выжимал из своих подданных, а малейшие признаки недовольства подавлял при помощи оружия. Это был один из самых жестоких феодалов старой Эфиопии. Но по отношению к иноземным гостям он всегда вел себя предупредительно. Пан Горн многие годы пользовался расположением раса Хайлю и часто бывал в его дворце в Дэбрэ-Май. Однажды он даже видел там «смерть в муслине»…
Слышали ли вы, дорогие читатели, что такое «смерть в муслине»? Конечно нет. Откуда вам знать такие вещи? Не знал этого даже знаменитый специалист по Эфиопии референт Альбин Беганек. О «смерти в муслине» не упоминалось ни в одной из книг об Эфиопии, которые он купил в Каире. Лишь пан Горн объяснил нам, что скрывается за этими тревожащими душу словами.
«Смерть в муслине» — одна из самых жестоких пыток в1 старой Эфиопии. Рас Хайлю из Годжама был последним эфиопским властителем, применявшим ее, а пан Горн — последним европейцем, который это видел. Это было жуткое зрелище. Приговоренного плотно заворачивали в муслин, который перед этим погружался в горячий мед, смешанный с воском, а затем поджигали. Окруженный со всех сторон отрядами стражи человек-факел подпрыгивал от боли все выше и выше… И сгорал… Картина эта была настолько страшной, что при виде ее мужчины теряли сознание. Паи Горн выдержал до конца, потому что ему хотелось постичь все тайны Эфиопии. Рас Хайлю поздравил его, похвалил за крепкие нервы и подарил на память пистолет.
Вторая реликвия, о которой я хочу рассказать, это портсигар из кедрового дерева с золотой монограммой в виде буквы «А» и королевской короной. Эту великолепную вещь пан Горн в 1937 году получил- на память от вице-короля Эфиопии, итальянского князя д’Аоста. Князь, по словам пана Горна, не имел ни малейшего представления о том, как вести себя с местными жителями. Однажды он в присутствии пана Горна предложил одному эфиопу закурить и протянул открытый портсигар с папиросами. Пап Горн удержал князя, объяснив, что подобная фамильярность по отношению к местному жителю грозит европейцу «потерей лица». Пан Горн хорошо знал Эфиопию, и князь д’Аоста послушался его совета. В знак признательности он подарил поляку свой портсигар.
Выслушав рассказ о происхождении портсигара, пан Беганек покраснел от негодования, а я невольно отпрянул от кедровой коробочки. Мы многозначительно переглянулись. Трудно было спокойно слушать такие вещи. Слишком жива еще у нас
