Ален Бомбар - За бортом по своей воле
В дневнике появляется новая запись: «Ну и жара! Вот бы сейчас кружку доброго пива! Больше всего я страдаю от отсутствия пресной воды. Мне надоело есть рыбу, но еще больше — ее пить. Подайте что-нибудь другое да поскорей! Если бы пошел дождь! Солнце часто скрывается за облаками, океан по-прежнему неспокоен, но дождя нет и не было еще ни разу. Когда же он, наконец, пойдет?»
Я не испытываю жажды, мне просто хочется чего-нибудь вкусного, словно человеку, который досыта наелся макарон и теперь не отказался бы от цыпленка. Я не хочу пить, но мысль о пресной воде преследует меня неотступно.
* * *В ночь на 6 ноября на меня опять напала акула, на сей раз какая-то необычная. Должно быть, эта хищница уже попробовала однажды человечины и поэтому ничего не боится. Раз за разом она яростно бьет мордой в днище лодки. Я привязал нож к концу весла и приготовился к защите. Акула снова переворачивается, чтобы броситься на меня сбоку, но в этот момент я наношу удар и распарываю ей брюхо от хвоста почти до самой головы. Вода вокруг сразу чернеет, кишки акулы вываливаются, и я вижу, как мои дорады устремляются к смертельно раненной хищнице и рвут ее внутренности. Эти милые создания довольно кровожадны. Но в конечном счете справедливость торжествует: на сей раз дичь сожрала охотника.
Должно быть моя лодка представляется рыбам интересной и полезной попутчицей: они окружают меня со всех сторон. Столько рыбы зараз я не видел еще никогда, даже в большом аквариуме Океанографического музея Монако. Показать бы ее тем, кто предсказывал, что я ничего не поймаю, — хорошенькие бы у них были лица! К несчастью, рыбная диета начинает отражаться на моем желудке: стул становится частым и жидким. Но морская вода здесь не при чем. Вот уже много дней я не пью ее совершенно.
Немного позднее, когда я что-то записывал, внезапно появилась еще одна акула, побольше предыдущей: в этой было метров пять. Надеясь, что мне удастся, наконец, кое-что заснять, хватаю киноаппарат[51]. Ну и страшилище идет на меня! Морда плоская, пасть огромная, вид поистине устрашающий! На всякий случай поспешно закрываю все клапаны между отсеками поплавков. Такая предосторожность необходима: если акула прорвет один отсек, у меня все же останется еще четыре.
Но эти хищники вообще трусливы, а днем и подавно. Акула, обнюхав рулевое весло, сворачивает и лишь описывает круги вокруг лодки: напасть она не решается. Глядя на нее, я вспоминаю свое недавнее купание. Какая глупость! Я буквально готов отхлестать себя по щекам! Ну что, если бы такая вот акула бросилась на меня в тот день?
По ночам я еще слушаю радио, но звук доносится все слабее и слабее, переходя в чуть слышный шепот. Чтобы уловить его, приходится прижиматься к приемнику ухом. Теперь я потерял последнюю возможность вычислять координаты по точному времени. Определять свое местонахождение по Полярной звезде я не умею, к тому же зеркала моего секстанта потускнели от морской воды, и я не могу им пользоваться по ночам. Я потерял последнюю связь с землей, до меня уже не доходят никакие известия, и я постепенно начинаю терять даже представление о человеческом голосе. Отныне я буду слышать лишь один голос — свой собственный, я останусь наедине с самим собой и перестану чем-либо отличаться от моих спутников, жителей моря. Я начинаю чувствовать и реагировать на окружающее так же, как они, и чем дальше, тем это сходство сильнее. Мы едим одинаковую пищу, мы одинаково охотимся за летучими рыбами. Как всегда, в четыре часа прилетает моя кочурка-буревестник. Дорады — это мои подопечные. Мы с ними одинаково страдаем от солнца. Они прячутся от него под лодкой точно так же, как я прячусь во второй половине дня в тени паруса. И точно так же, как для рыб, волны стали для меня привычной средой, такой же привычной, словно аллея деревьев или переход на улице для нормального сухопутного человека.
Когда я думаю о том, что есть люди, придающие какое-то значение своему костюму... Или о том, что есть люди, ведущие правильный образ жизни... Неужто это возможно?! Я живу теперь одним днем, встаю с солнцем и ложусь с солнцем, я вернулся к первобытному существованию.
До сих пор мне трудно без волнения перечитывать записи этих дней, когда я начал терять силы. Сам почерк заметно меняется. В нем сказывается горечь одиночества, глухая тоска. Дневник становится моим единственным собеседником. В первое время я исписывал за день страницу, от силы полторы, а теперь покрываю каракулями от двух до трех с половиной страниц ежедневно. Я пишу помалу, но часто. Боюсь, что мне не хватит бумаги[52].
* * *Пятница 7 ноября. Двадцатый день. Канарские спички никуда не годятся. Счастье еще, что у меня осталось несколько коробок с хорошими марокканскими спичками — их можно даже замочить в морской воде и все равно подсохнув они будут зажигаться. Но приходится их экономить.
Ночь прошла спокойно, при ровном ветре, и я выспался как следует.
Ожидаю восхода луны. Океан кажется мне каким-то странным чудовищем. Впечатление такое, словно вокруг меня раскинулся мир, совершенно непохожий на наш, мир движущийся, живой и поистине непостижимый, как будто я нахожусь на другой планете.
То там, то тут в глубине зажигаются огоньки. Под водой идет своя бурная жизнь, о которой мы можем только догадываться. Похоже, что там, словно в грозовых тучах, скользят длинные молнии. Из воды начинают выпрыгивать рыбы — немые актеры таинственной драмы. Мы не видим ее перипетий, потому что тончайшая пленка поверхности отделяет нас от совершенно иной, чуждой нам, непостижимой жизни.
Двадцать первый день. Утром, смочив поплавок водой, я обнаружил слабую утечку воздуха: образовалась маленькая дырочка. У меня есть заплаты, но клей не схватывает. Пришлось воспользоваться физиологическим клеем — о подробностях умолчу. Впрочем, к черту подробности, лишь бы заплата держалась!
С утра прекрасный клев. Теперь по утрам и с наступлением сумерек я ловлю столько рыбы, сколько хочу. Где же вы, специалисты? Кстати, я до сих пор себя спрашиваю, как можно быть специалистом в совершенно неисследованной области? По наитию, что ли?
Наконец-то, появились облака! Как хорошо! Можно раздеться догола и посиживать в тени. Пользуясь случаем, рассматриваю места с накожным раздражением, вызванным, по-видимому, потом. К счастью, конечности не затронуты и все физиологические функции организма в норме. У меня жуткая бородища. «Жинетта, милая, как я хочу, чтобы все это поскорей окончилось! На горизонте по-прежнему ни одного корабля».
Сегодня прочел в «Малой энциклопедии рыб» статью о рыбе-меч.
