Жан Беливо - В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком
Эта семья пользуется участком в десять гектаров и относится к тем восьмидесяти пяти процентам населения страны, которые принадлежат к двум низшим кастам в иерархии индусов — сословиям мелких торговцев, ремесленников, пастухов… и слуг. Несмотря на то что кастовое притеснение было окончательно упразднено в Индии с принятием конституции, система сословий настолько прочно укоренилась в обществе, что уйти от условностей не так-то просто. Да никто особенно и не жалуется… Индус верит, что после смерти он воскреснет в новом теле. Если он сейчас принадлежит к низшей касте или является парией, то есть неприкасаемым, то это лишь потому, что в прежних жизнях он недостаточно чтил правила своей касты. Поэтому в нынешней жизни он старается вести себя подобающе, чтобы переродиться уже брахманом. Бунтовать бессмысленно: свое нынешнее положение он полностью заслужил, это его карма. Такая концепция мира идет вразрез со всеми моими убеждениями, однако, куда бы я ни попал, даже в самой бедной семье никогда не сталкивался с переживаниями по этому поводу. В этой стране, где соседствуют демократия и парадоксальное неравенство классов, религиозные убеждения творят чудеса: они сдерживают развитие общества, но в то же время сохраняют в нем мир.
Я не перестаю удивляться тому, какое господствующее место в сознании индусов занимает именно духовность. Религиозные праздники, кажется, происходят здесь ежедневно: я то и дело встречаю торжественные процессии, чествующие какого-нибудь святого, или гуру, или пророка… Каждый храм добавляет в общенародный календарь все новые и новые праздники — дни почитания своих любимых божеств, например бога домашнего очага, богини-матери, божества великого Ганга или бога войны. Я постоянно шагаю вместе с какими-нибудь паломниками, размахивающими плакатами или цветными флагами, тут и там вижу женщин, везущих на тележках крошечные алтари.
Как-то раз в краю священных храмов любви Кхаджурахо, присев с местными жителями на обочине дороги, спокойно пью чай, и вдруг мимо проходит какой-то мужчина, абсолютно голый, а позади него следует забитая людьми машина. Отшвырнув в сторону свою коляску, бросаюсь за ним с расспросами: «Ты кто?» Мужчина отвечает, что он садху. Иными словами, он отрекся от мира, чтобы сосредоточиться на своей вере, и путешествует по стране, живя только подаяниями. По всей Индии таких, как он, примерно четыре, а может, и пять миллионов! Ненадолго замедлив шаг и дав знак расступиться группке окруживших его последователей, он поясняет, что идет вот уже двадцать два года, шесть дней в неделю, позволяя себе трапезу только один раз в сутки и съедая ровно столько, сколько могут уместить его ладони. С определенными интервалами он приступает к медитациям. Совершенно голый, с ожерельем из пышных перьев на груди, он привык коротать ночи на тростниковой циновке. Я от души улыбаюсь его рассказам и тепло прощаюсь с ним, понимая, что этот человек мог бы стать для меня истинным гуру.
Продолжая путь по северным штатам Индии через Уттар-Прадеш, я задаюсь вопросом: какие же глубинные верования движут такими людьми? В чем заключается сила их убеждений, пронизанных древнейшими культами? Например, тот поиск истины и чистоты, который понятен этому отшельнику, в глазах посторонних людей выглядит не слишком убедительным. Зависящие от более высоких каст многие индусы находят удовлетворение, принижая в свою очередь тех, кто ниже их по сословной лестнице. Однажды утром, проходя мимо сельской школы, я вижу, как перед шеренгой мальчишек учитель нещадно лупит палкой ученика, и у того уже покраснели от ударов ноги. Он кричит все яростнее, не переставая замахиваться на ребенка. Негодуя, я бросаюсь на помощь, выхватываю из его рук палку и без особых раздумий ломаю о свое колено. В глазах взрослого мужчины, которого только что публично унизили на глазах детей, я читаю непонимание, а потом и злость… Я ухожу, не дав ему времени опомниться, и думаю, что сегодня вечером, когда дети разойдутся по домам и перескажут всем эту историю, в деревушке каждый скажет, что я форменный кретин. Насилие здесь неотделимо от религии и от кастовой системы. Именно в повседневной жизни это ярче всего бросается в глаза. Жестокое обращение, насилие, инцест здесь в порядке вещей. Браки по договоренности тоже не способствуют свободному выражению чувств. Любовь здесь душат на корню железными узами условностей и правил. Опять парадокс — очередной в нашу копилку! Выходит, этот романтичный народ — строитель Тадж-Махала[100], производитель и потребитель немыслимых доз слащавой сентиментальной кинопродукции — на самом деле всю свою жизнь тайком грезит о любви! Испытать любовь самому? Нет, это никак невозможно. Браки по любви здесь по сей день очень редки. И лишь потом, много позже я пойму, какие муки, слушая мои рассказы, испытывал мой добрый друг Випул: его поразили до глубины души не столько мои приключения в путешествии по миру, сколько трогательные отношения с любимой женщиной. Оказывается, после нашей с ним встречи он начал вести секретную переписку с моей дорогой Люси, силясь раскрыть секрет нашей с ней настоящей любви и пытаясь получить совет относительно его личной жизни. Мне же, когда я видел его в окружении детей и красавицы-жены, он показался вполне счастливым, мой добрый и славный Випул. Но ему недоставало страсти. Он хотел выяснить, разрешены ли у канадцев разводы, бывают ли у канадских мужчин любовницы, кто и как присматривает у нас за детьми… Но самое главное, что волновало его: «Люси, я хотел бы задать вам очень личный вопрос. Неужели любовь может быть сильнее семейных обязательств?» Нет ничего ужаснее в жизни, чем любить по принуждению…
Вспоминая Випула, я снова начинаю думать о нашем «браке» с Люси. Мы оба никогда не испытывали потребности оформить наши отношения документально, но детей, более беззащитных перед общественным мнением, этот вопрос всегда очень тревожил. После четырех лет нашей совместной жизни они всерьез стали недоумевать: «Почему вы не женитесь?» И правда, почему? Как-то осенним утром в далеком 1991 году мы все-таки обменялись клятвами. Вместо фаты Люси украсила голову красной пластиковой сеточкой, которая больше напоминала упаковку от лука. Поверх своей футболки я прицепил бумажный галстук-бабочку, вырезанный тут же наспех. Томас-Эрик, которому в тот момент было одиннадцать лет, задирал от гордости нос и смотрелся вполне празднично в моей любимой домашней кофте, укутывавшей его до самых пят. На лоб он надвинул капюшон и напоминал настоящего священника. Библии у нас не оказалось, так что он положил на журнальный столик энциклопедию, открыл ее и с серьезным видом обратился к Элизе-Джейн. Той была отведена честь поставить на стол свечи и тарелку с нашими кольцами, а затем разлить по стаканам кока-колу. Ей тогда едва исполнилось девять, и она изо всех держалась, чтобы не расхохотаться. Наконец «церемония бракосочетания» началась. В гостиной торжественно зазвучал незабвенный «Свадебный марш» Мендельсона. Мы медленно, сопровождаемые Элизой, подошли к импровизированному алтарю, где нас уже ждал Томас, вытянувшись по струнке. Зачитав несколько фраз, не имевших никакого отношения к происходящему и отхлебнув колы, наш служитель культа наконец обратился к брачующимся:
— Люси и Жан! Клянетесь ли вы любить друг друга до той поры, пока смерть не разлучит вас?
— Клянемся.
— Обменяйтесь кольцами и поцелуйтесь.
Я взял с тарелочки золотое кольцо, мигом надел его на тонкий пальчик Люси и протянул ей свою руку.
И тот поцелуй, которым мы обменялись под восхищенными взглядами наших ряженых детей, на вкус напоминал прекрасную и долгую теплую золотую осень. Он источал аромат роз, усыпанных жемчужными каплями росы, он был таким же легким и воздушным, как покачивание перышка на ветру…
Под крышей мира
12 февраля 2008 — 31 марта 2008
Непал, Индия
Я старательно собираю пальцами с тарелки оставшиеся крошки, завершая трапезу громким и одобрительным цоканьем языка в знак благодарности. Эту привычку я тоже перенял у индусов: здесь принято выражать удовольствие от еды именно таким звуком. И чем вкуснее был обед, тем громче нужно цокать! У непальцев такая же традиция.
— Спасибо, вы меня спасли! — говорю я гостеприимному крестьянину, принимающему меня в своем доме, но адресую эти слова его матери — ей переводят сказанное мной, — она приготовила для нас это огромное блюдо тушеного риса с овощами. Она в ответ улыбается. Мы сидим все вместе подле очага, в который хозяин то и дело подбрасывает пучки соломы. Я как всегда в окружении детишек — их собралось десятка два. Деликатность и вежливость этого небогатого семейства кажутся мне очень трогательными. Однако ночь я провожу весьма беспокойную, поскольку вынужден делить продавленное ложе с хозяином дома, который брыкается во сне.
