Песок сквозь пальцы - Дмитрий Матвеев
Она шевельнулась, словно его мысли прозвучали слишком громко, потянулась, глянула на него: «Доброго ранку! Давно не спиш, спостерігаєш за мною?» Он протянул к ней руку, легко коснулся её гибкого плеча, улыбнулся: «Та ни, только открыл глаза. А утро доброе. И, похоже, не очень раннее, – он потянулся к тумбочке за телефоном. – Ого, девять часов почти! Представляешь?» Она опять потянулась, зажмурилась, обняла его, приникла, шепнула в ухо: «А ну его! Поваляемся ещё?» Он вспыхнул, как пал в весенней степи, сгреб её плечи, смял поцелуем губы… Она отозвалась, потом, слегка откинув голову, хрипло сказала: «Давай… медленнее? Хочу нежного Сашко, а не медведя». Он сбросил обороты, остывая, провел пальцами по её лицу, по груди, животу… Он словно играл на музыкальном инструменте, извлекая из неё слышные только им мелодии, вел к крещендо, и она поддавалась и подавась всё ближе к нему, всё теснее, и её ладони, сжимавшие его спину, вдруг обрели пальцы, которые стали отбивать дробь, а потом впились в него, и она вся распахнулась ему навстречу, словно приглашая: ну войди, войди же, чего ты ждешь? И он вошел, и солнце, что заливало комнату, словно погасло неизвестно на сколько, пока не вспыхнуло вновь, когда они, обессилев, разлепились, тяжело дыша. Она вздрагивала, уткнувшись лицом в подушку, словно плакала, и он провел кончиками пальцев по её спине, едва касаясь, добавляя дрожи, словно завершая аккорд… Она повернула к нему лицо, блеснула глазами, облизнула припухшие губы. Нет, не плакала… «Хочешь завтракать?» Он покачал головой: «Нет». – «Я тоже. Тогда давай полежим ещё. Нам же тут до двенадцати?» Он кивнул. Она вытянулась на животе, закрыла глаза: «Погладь меня?» Он гладил её, снимая остатки её внутреннего электричества, глядя на неё, длинную, стройную, красивую, и комок снова начинал подкатывать к горлу: «Последний день…»
«Богомила?» – «М-м?» – «Мне нравится твое имя, хочу его повторять…» – «Имя как имя. Милая Богу, вот и всё». – «Нет, не всё. Милая мне. И я не знаю, как мне с этим теперь жить…» – «М-да?» Она повернула к нему голову, приоткрыла глаза: «Сашко, не начинай, ладно?» Они помолчали. Его пальцы утонули в ее густых волосах, шевелились там, не желая всплывать. Она вновь повернулась к нему: «Саша, мы знаем друг друга две недели. Еще недавно мы жили в разных мирах» – «Да. Но что-то случилось. Миры столкнулись, нет? И я хотел бы знать этот мир. Твой мир. Даже там, куда ты меня не пускаешь». Она вздохнула, взяла его руки, приложила к щекам – горячим, упругим, заглянула ему в глаза: «Семен – не единственный мой мужчина. Я пятнадцать лет встречаюсь с человеком, который старше меня и который женат. У нас были разные периоды, сейчас я решила, что нам не стоит часто видеться, но всё, что я знаю о любви, я знаю от него. Пятнадцать лет, Сашко… Это целая жизнь». Он замер, понимая, что всё, что он скажет, может разрушить это откровение. Она вздохнула: «Я знаю, что это… не имеет перспективы. Он никогда не оставит свою семью. И я бы уже не смогла принять такой жертвы. Может, раньше, но не сейчас. Сейчас остаётся просто жить, оставив всё как есть».
Он вернулся к её лицу, приподнял подбородок, заглянул в глаза. Она усмехнулась невесело: «Ты – мои грабли, Сашко. Грабли, на которые я опять наступаю. Так что не будем ничего говорить друг другу о… том, что будет потом, ладно? Что есть, то есть, будем благодарны… кому там? Богу, случаю, друг другу?» Он бережно сжал её лицо в ладонях, провел по вискам, отпуская.
Они полежали еще, ловя благословенный сквозняк разгоряченными влажными телами, потом она потянулась к своему телефону: «Хочу музыку». Поискала в своих треках, нажала, отбросила телефон на подушку, сама упала рядом с ним, положила голову ему на плечо. Он сглотнул, потому что эта песня уже звучала в нём вчера – «Наутилус», да, на берегу, он смотрел, как она плещется в воде, а в голове его пел Бутусов, пел «Дыхание». Он замер, пытаясь не выдать своё волнение, а она вздохнула, сказала: «Мне нравится «Наутилус». Могут они затронуть, да, Сашко?» Он кивнул, погладил её плечо, а меланхоличный Бутусов уже начинал энергичного «Казанову», и то, что всегда текло мимо него, вдруг попало прямо в цель, прямо в сердце:
«Зачем делать сложным / то, что проще простого? / ты – моя женщина, / я – твой мужчина. / если надо причину, / то это причина…»
Это было просто невыносимо – обнимать её и слушать эти слова, понимая, как хрупок и недолговечен этот мир, что они создали за эти несколько дней, понимая, что нет легкости расставания, нет простого выхода, что заплатить придется, и ему ещё неизвестна цена, потому что – сколько стоит душа? Сколько стоят две души, что начали срастаться вместе, как сиамские близнецы, в утробе этой странной матери, приютившей их на пару недель?
Он задохнулся, с силой втянул воздух, она приподняла голову, взглянула на него, тронула губами его губы, скользнула вниз, к его груди, животу, он закрыл глаза, нащупал ее плечи…
«Каждый день даст тебе десять новых забот, / И каждая ночь принесет по морщине. / Где ты была, когда строился плот / Для тебя и для всех, кто дрейфует на льдине?»
…После душа они наспех позавтракали остатками, махнули рукой юной польской паре, только покинувшей свой номер («Сашко, мы не были слишком громкими вчера и сегодня? А то эта девочка так испуганно смотрела на нас…»), сдали номер горничной, подошедшей ровно в двенадцать, вынесли велосипеды на тротуар… Он окинул взглядом дом, бассейн, блестевший на солнце через забор, махнул ей: «Поехали!» И закружили на спусках по улочкам и кольцам Эйлата, в сторону
