парчи. На царе была высокая черная лисья шапка, кафтан камчатого шелка, украшенной драгоценными камнями; четыре красивых, молодых князя стояли на полозьях царских саней; двое, стоящих на запятках, держат полость, которая наполовину прикрывает его. Все четверо, повернув лицо к царю, стоят неподвижно, как изваяния, не смея шевельнуться. Другие шесть или восемь господ следуют верхом, за ними большое количество саней, затем группа невооруженных всадников. Сложенными руками царю протягивали челобитные и, если он прикажет, их принимают. Каждый должен, когда царь проезжает мимо, бить челом, что и мне пришлось сделать. В церквях, полных людьми, молились за жизнь и здоровье царя. Перед его санями несли несколько предметов, которые используются в церкви, такие как кресло, ножная скамья, ковер, чтобы стоять на нем, и т.д. Всё участие царя в богослужении состоит в том, чтобы стоять перед алтарем, где происходит служба, и время от времени класть поклоны. Он очень набожен: на этой неделе он уже два раза был в церкви. После окончания службы все веселые, и царь жалует многих своим столом и кормом, что досталось и на нашу долю. Когда на часах было 3—4 после полудня и царь со службы вернулся домой, к нам пришел князь Петр Семенович Прозоровский [стольник], а за ним его люди с пищей и напитками; их было 108 человек, и они принесли 64 блюда, 24 кувшина с напитками и бочку пива. С обычными церемониями накрыли стол скатертью; у каждого — тарелка, вилка и ложка, солонка, два позолоченных пустых кувшинчика. Князь сразу дал в руки посла хлеб длиной более 1,5 локтей, наподобие торта у нас. Это хлеб в честь дня рождения царя. Посол и один дворянин сами поставили его на стол. Затем поставили большие хлеба странной формы, это было первое блюдо. Перед тем как сесть, посол просил, чтобы ему не давали меда и испанского вина, а только русское и французское вино, что ему и обещали. Но когда сели, то они не сдержали слова, оправдываясь тем, что "таковы наши обычаи". Короче, мы снова должны были против воли неприлично напиться: пили полными ковшами испанское вино и мед. Когда кувшинчик в 1,5 пинты, который мы все с большим уважением получали из собственных рук [князя Петра], был опорожнен за здоровье царя, то русские выпили за здоровье старшего сына царя, а мы — за Их Высокомогущества. Затем русские выпили за здоровье второго царевича — Федора и после этого белый мед за Штаты Нидерландов и Голландии, а мы — за второго царевича. Но какой же это был неправильный порядок тостов! Мы говорили: "Да хранит Бог надолго жизнь наследника", они же: "за здоровье Штатов", затем "за здоровье посла". Когда посол предложил поднять братину[219], т.е. осушить чашу в знак и пожелание доброго союза и т.д., князь отказался, говоря, что это уже подразумевалось при первом бокале. Это отчасти было и правдой, но на самом деле он отказался потому, что не смеет произнести тост, где имя царя будет вновь упомянуто после того, как пили уже за других, или если тост не был записан в его свитке, который он беспрестанно вытаскивал из рукава, прежде чем заговорить. А когда посол хотел предложить еще какой-то, то это осталось не выполненным, может быть, именно потому, что такого не было в свитке.
Все блюда были приготовлены без рыбы, мяса, масла, яиц, молока[220], однако все разнообразное. Во многие блюда входили горох, изюм, рис, ячмень, растительное масло, лук, чеснок, гречневая мука, были и пшеничные пироги, грибы, сладкие лимоны и т.д. и т.п. Действительно, многое было вкусно приготовлено и — не откажешь — красиво оформлено; были и разные соки и соусы и запеченные в тесте яблоки. Приставы сидели на прежнем месте с правой стороны. Платье на них было из багряного сукна, а те места, где обычно находятся петли, были обшиты жемчугом, бриллиантами и другими драгоценными камнями. Так же и воротник, который у нас оценили бы выше 5—6 тысяч рублей.
При уходе приставу подарили большой колоколообразный подсвечник, который он без возражения принял и велел нести перед собой. Смотритель винного погреба, который пришел с едой, получил в подарок серебряную чашу, слуги — монеты.
Ночью здесь вспыхнул большой пожар, и много господских дворов сгорело.
28 марта.
В субботу перед Вербным воскресеньем царь по обычаю угощает своих князей и бояр до полного их опьянения, хотя сам он очень воздержан; он подает им чарки, и тогда они должны их осушить, даже если бы это стоило им жизни; теперь он особенно благочестив: стоит целыми ночами в церкви и бьет поклоны, ест в это время раз в 2—3 дня и то немного, посещает монастыри и подает заключенным подаяния.
Еще в пятницу, перед Вербным воскресеньем, посол тонким намеком спросил, нельзя ли посмотреть великолепное шествие царя в воскресенье. Долго он не мог решиться на эту просьбу, хотя и очень жаждал видеть это; он считал, что русский должен сам предложить ему; я же, чтобы прощупать и выведать, не предложат ли они сами, сказал: "Какое это будет великолепное зрелище — в воскресенье увидеть царя во время церемонии, и как хотелось бы это увидеть". Они ответили: "Дай Бог, чтобы вы это увидели", и т.п. Наконец младший пристав сказал на ухо нашему переводчику: "Если посол желает видеть воскресное торжество, то пусть сам попросит". Это тайно передали послу, и все было сделано.
В субботу, после полудня, пришел Семен Федорович Толочанов, наш старший пристав, передать послу, что царь из особой милости разрешил ему взирать на его ясные очи в Вербное воскресенье; и он обещал заблаговременно уведомить и проводить его.
29 марта.
В Вербное воскресенье утром он, очевидно, несколько ошибся во времени, прибежал в большой спешке и хотел, чтобы мы сразу поехали с ним, а так как карета еще не была готова, рассердился и испугался, сказав, что если мы не поторопимся, то ему угрожает немилость царя. Мы поспешили к назначенному месту. Мы стояли у стены Кремля, близко от высокого полукруглого помоста, на который поднялся царь. Здесь же стояли две большие пушки, покрытые красным сукном; внизу — лавки и погреба. Царь ушел уже из дворца и находился в Иерусалимской церкви[221], где он присутствовал на богослужении в течение примерно получаса. В эти дни полагается, чтобы царь принимал причастие вместе с верующими. Он отправился в церковь с целой процессией, а затем с нею же к упомянутому
