Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки

Его возражение показалось мне веским. И мы отклонили небесную теорию.

— Полагаю, — продолжал Джордж, спускаясь к обыденному и доступному, — что произошло землетрясение.

Затем добавил с оттенком печали в голосе: «Жалею, что он разрезал этот пирог!»

Мы со вздохом еще раз обратили взор к той точке, где в последний раз видели Гарриса и пирог во плоти; и тут кровь застыла у нас в жилах, и волосы встали дыбом на голове: мы увидали голову Гарриса — одну только голову, торчащую прямо из высокой травы, с очень красным лицом, выражавшим глубочайшее негодование!

Джордж опомнился первым.

— Говори! — закричал он. — И скажи нам, жив ли ты или умер, и где остальная твоя часть?

— Ох, не будь глупым ослом! — сказала голова Гарриса. — Право, думаю, что вы сделали это нарочно.

— Сделали что? — воскликнули Джордж и я.

— Да посадили меня сюда — дурацкая шутка! Эй вы, ловите пирог.

И из самой земли, как нам казалось, возник пирог, сильно пострадавший; а вслед за ним выкарабкался и Гаррис — измятый, грязный и мокрый. Оказалось, что он уселся, сам того не зная, на самом краю канавы, прикрытой высокой травой, и, чуть отклонившись назад, слетел вниз вместе с пирогом.

Он говорит, что никогда еще в жизни не был так удивлен, когда почувствовал, что проваливается сквозь землю, не имея ни малейшей возможности сообразить, что происходит. Сперва он подумал, что настал конец света.

Гаррис до сего дня уверен, что мы с Джорджем подстроили все заранее. Так неправедное подозрение преследует даже невиннейшего, ибо, как говорит поэт: «Кто избегнет клеветы?»

В самом деле — кто?

XIV

Уоргрейв. — Восковые фигуры. — Соннинг. — Наше рагу. — Монморанси саркастичен. — Бой между Монморанси и чайником. — Джордж учится играть на банджо. — Не встречает поощрения. — Препятствия на пути музыканта-любителя. — Как учатся играть на волынке. — Гаррису после ужина становится грустно. — Джордж и я идем прогуляться. — Возвращаемся вымокшие и голодные. — В Гаррисе замечается странность. — Гаррис и лебеди, замечательная история. — Гаррис проводит тревожную ночь

После ленча нам подвернулся ветерок, тихо проведший нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Милую старую картину являет смягченный дремотным солнечным светом летнего дня Уоргрейв, когда плывешь мимо и видишь его приютившимся в изгибе реки, и воспоминание об этой картине долго не изглаживается из памяти.

«Георгий, убивающий дракона» заслуживает отдельного комментария: он разрисован с одной стороны членом Королевской Академии Лесли, а с другой — Ходжсоном, принадлежащим к той же корпорации. Лесли изобразил поединок; Ходжсон измыслил сцену «После боя»: Георгий, сделав свое дело, наслаждается пинтой пива.

Автор «Сэндфорда и Мертона» Дэй, жил и — что делает городу еще более чести — был убит в Уоргрейве. В церкви имеется плита памяти миссис Сары Хилл, завещавшей один фунт стерлингов ежегодно, для распределения его в день Пасхи, между двумя мальчиками и двумя девочками, «никогда не бывшими непочтительными к родителям, никогда, насколько известно, не сквернословившими, не говорившими неправды, не воровавшими и не бившими окон». Подумать только, отказаться от всего этого ради пяти шиллингов в год! Стоит ли того?

В городе ходит молва, что однажды, много лет назад, объявился мальчик, действительно никогда не делавший всего этого, — или, по крайней мере, не делавший этого, насколько известно, что только от него и требовалось, — и таким образом заслуживший венок славы. После этого его в течение трех недель показывали в городской ратуше под стеклянным колпаком.

Что сделалось с тех пор с деньгами — никому неизвестно. Говорят, что их регулярно вручают ближайшему музею восковых фигур.

Шиплейк — очаровательный городок, но его не видно с реки, так как он стоит на горе. В шиплейкской церкви венчался Теннисон.

Вверх до Соннинга река извивается между множеством островков и все время спокойна, молчалива и пустынна. По берегам ее мало кто ходит, разве лишь, иногда в сумерки, одна-две парочки деревенских влюбленных.

Арри и Лорд Фицнудл остались позади в Хенли, а унылый грязный Рединг еще впереди. Эта часть реки — одно из тех мест, где грезится о минувших днях, исчезнувших лицах и о том, что могло бы быть, да не было, черт его побери совсем!

В Соннинге мы высадились и пошли пройтись по деревне. Это наиболее волшебный уголок по всей реке, более похожий на деревушку в театре, нежели на настоящую деревню из кирпича и глины. Каждый домик тонет в розах, и теперь в начале июня они распустились все до единой облаками нежного великолепия. Если побываете в Соннинге, остановитесь у «Быка», за церковью. Сущая картинка эта старая деревенская харчевня, с зеленым четырехугольным двором спереди, где по вечерам на скамьях под большими липами собираются старички попить пива и посудачить о деревенской политике, с низкими, своеобразными комнатами, решетчатыми окнами, неуклюжими лестницами и извилистыми коридорами.

Мы бродили по славному Соннингу с часок или около того, а потом, так как было слишком поздно, чтобы успеть миновать Рединг, решили возвратиться на один из островков Шиплейка и там переночевать. Было еще рано, когда мы устроились, и Джордж сказал, что, раз у нас времени вдоволь, грешно не воспользоваться случаем, чтобы приготовить настоящий шикарный ужин. Он объявил, что покажет нам, что можно сделать на реке в области кулинарного искусства, и предложил из имевшихся овощей и холодного мяса, а также всякого рода остатков смастерить ирландское рагу.

Мысль казалась заманчивой. Джордж набрал топлива и развел огонь, а Гаррис и я принялись чистить картофель. Никогда бы я не подумал, что чистка картофеля — такое крупное предприятие. Дело оказалось сложнейшим в своем роде из всех, в которых мне приходилось участвовать. Начали мы бодро, можно даже сказать, игриво, но наша веселость испарилась раньше, чем мы покончили с первой картофелиной. Чем больше мы чистили, тем больше, по-видимому, оставалось шелухи; к тому времени как мы удалили всю шелуху и все ростки, картофеля вовсе не осталось, или так мало, что не стоило о том говорить. Джордж пришел взглянуть на него — он был величиной с земляной орех. Тогда он сказал:

— О, так не годится! Вы портите его. Надо его скоблить.

Тогда мы стали скоблить, и это оказалось еще труднее. У него всегда такие необыкновенные формы, у картофеля, — все шишки, да бородавки, да впадины. Мы усидчиво работали в течение двадцати пяти минут и очистили четыре картофелины. На этом мы уперлись. Мы объявили, что остальная часть вечера нам потребуется, чтобы отскоблить самих себя.