Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
Судовой врач Эспенберг усиленно поил матросов еловым пивом, пуншем, чаем с лимонным соком – ничто не помогало. Однако через три дня приступы болезни ослабли, а потом и совсем исчезли.
Однажды вечером, работая у себя в комнате, Шемелин услышал доносившиеся из-за дома страшные резкие звуки. Словно ночные сторожа, как в деревне, ударяли по висящей деревянной доске большой колотушкой. Тотчас же к колотушке присоединялись трещотки и неистовый собачий лай.
«Посмотреть, не тревога ли какая?» – подумал он и выбежал из дому. Звуки доносились со стороны пустыря, тонувшего в сизом тумане. «А может, игры какие-нибудь?» Он оглянулся и пошел крадучись. Но, дойдя до обрывистого кочковатого и мокрого края болота, в полном недоумении остановился: звуки действительно шли прямо с болота, примеченного им еще днем.
«Нечистый! Заманивает... Бежать!» – мелькнуло в голове Шемелина. Зубы стучали мелкой дробью. Тяжело дыша, несколько оправившись, он действительно бросился бежать. Навстречу ему и за ним неслышно двигались какие-то огоньки. Это было еще страшнее, и он, ничего уже не сознавая, сломя голову кинулся к дому и налетел на Толстого.
– Ты что, черти за тобой гонятся? – крикнул Толстой и схватил Шемелина за плечо, но тот молчал.
– Что с тобой?
Ответа не было. Вдруг Толстой понял и захохотал во всю Глотку:
– Лягушек испугался? Ха-ха-ха!..
– Каких лягушек? – прошептал, еле шевеля губами, Шемелин.
– А вот каких... – Толстой потащил его обратно к болоту.
Словно какие-то неведомые духи чертили в воздухе огненные линии. «Значит, не померещилось...» – подумал Шемелин, он все еще дрожал.
– Да что же ты, светляков никогда не видал? – спросил Толстой.
– Не видал.
– Они здесь больше и ярче...
Разнообразие и яркая окраска представителей животного мира Бразилии заинтересовали даже Шемелина: он стал наведываться к егерю Ивану и подолгу задумчиво смотрел на чучела крокодилов, енотов, черепах, земноводных каниваров. Особенно же его привлекала фантастически капризная окраска бесчисленных колибри. Увидел он и напугавших его жаб и лягушек – в четверть длиной, с симметричными фиолетовыми и желтыми узорами на унизанном как бы нитками жемчуга теле. Желтые ноги, два небольших рога, широкая пасть и страшные выпуклые глаза действительно пугали. Не менее страшными казались и живые безвредные ящерицы в полтора аршина длиной, когда они копошились и шуршали в комнатах и звонко щелкали челюстями, схватывая муху или бабочку...
Проходили последние дни недели, намеченные работы близились к окончанию, когда рано утром на «Надежде» у Крузенштерна появился встревоженный Лисянский.
– Иван Федорович, у меня несчастье, – сказал он упавшим голосом. – Ты был прав, придется менять и фок и грот. Жаль, не послушал тебя: надо было сменить обе мачты в Кронштадте...
Однако дело оказалось не так просто: призванный Лисянским португальский мастер заявил, что готовых мачт у него нет и что придется подыскивать их и рубить в лесу. Лес подходящий был, но доставка оказывалась весьма затруднительной, и времени на все это дело требовалось около месяца.
– Мне придется принять самые крутые меры! – кричал разъяренный Резанов, вызвав обоих капитанов в загородный свой дом. – Накупили какую-то гниль, на посмешище перед целым миром... Что же теперь, месяцами будем простаивать во всех гаванях для ремонтов? Я требую тотчас же назначить комиссию для самого подробного осмотра обоих кораблей.
Лисянский вспыхнул и, несколько оправившись от смущения, также повышенным голосом, заявил:
– Я прошу вас прежде всего не кричать и войти в должные рамки. Корабли покупались ведь не нами, а правлением Российско-Американской компании.
– Я все сказал, – высокомерно ответил Резанов, – и жду результатов осмотра. От себя назначаю в комиссию майора Фредерици...
В комиссию вошли оба капитана, штурман «Надежды» Каменщиков, штурман «Невы» Калинин да ничего в этих делах не понимающий майор Фредерици. Однако все сразу приняло совершенно бесспорный вид. Как только плотники «Невы» вместе с плотничьим десятником Тарасом Гледяновым и плотником Щекиным с «Надежды» сняли с мачт стеньги, необходимость замены их стала для всех очевидной.
– Да верно ли, что корабли так новы, как их официально считают? – спросил Фредерици Каменщикова.
– Год их постройки установлен документами, – нехотя ответил Каменщиков, спускаясь в трюм.
Оттуда он вышел с растерянным видом и позвал в трюм обоих капитанов. За ними решительно устремился и Фредерици. На ходу Каменщиков отметил несколько прогнивших на концах бимсов и, остановившись у основания грот-мачты, поставил фонарь: на тщательно обтесанной, более светлой, чем остальная часть, поверхности шпангоута ясно виднелся в рамке выжженный год: 1793. Переставляя фонарь по шпангоутам дальше, Каменщиков обнаружил на других шпангоутах еще два таких же клейма. Сомнений больше не оставалось: кораблю было не три года, а десять лет.
Поднявшись на шканцы, члены комиссии остановились, стараясь не смотреть друг на друга.
– Рапортуйте! – глухо проговорил после долгого молчания Крузенштерн, обращаясь к Каменщикову...
* * *
Календарь пугал Крузенштерна: мыс Горн предстояло обходить в очень неблагоприятное время. Следовало ожидать неустойчивой погоды, ураганов, возможного разлучения кораблей. Пришлось подумать насчет мест и сроков рандеву.
Команда «Надежды» осталась очень недовольна месячным пребыванием в Бразилии. Ее не пускали на берег, а между тем ходившие гребцами на шлюпках матросы дразнили воображение затворников рассказами о красоте местных красавиц и дешевизне спиртных напитков, особенно рома.
– Холопам везде хорошо, – говорил конопатчик Ванька Шитов. – Эй ты, холопья шкура! – крикнул он и дернул за рубаху вошедшего в кубрик егеря Ивана.
Егерь резко отмахнулся, и Шитов полетел навзничь, гулко ударившись головой о переборку.
– Чего ощетинился? – примирительно сказал конопатчик. – Дома-то ведь все мы холопы: в холопской стране живем.
– Подлинно, – согласился плотничный десятник Гледянов. – Сегодня ты, скажем, холоп своего барина, а завтра... Хочет он из тебя, барин-то, помещик, – своего лакея сделает, хочет – в рекруты отдаст али на оброк пустит.
– А он, барин-то, разве не холоп? – спросил егерь и сам ответил: – Тоже холоп, только перед другим барином или там вельможей. А тот тоже холоп – перед царем. Вон, к примеру, министр морской Чичагов – большой барин, а не понравился царскому величеству, сорвал с него эполеты да по мордам и – в равелин. Вот те и министр, кому жаловаться?
– Здесь, говорят, вольготно – народ сабсим свабодный, – заметил черненький татарин Розеп Баязетов и вздохнул.
