Евгений Зингер - Между Полюсом и Европой
Вскоре непроглядный туман заполнил плато. Затем прошёл сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер. И он не задержался.
Как обычно, сначала зашуршала позёмка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения и началась проверка на надёжность наших станционных сооружений. Что не понравилось пурге — унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны свеженаметенными сугробами-валами.
Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутёк. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатёр, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и «крышу».
Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, нёсшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг… снегом.
Метель прибавила нам новую работу — откапывать обе палатки, которые заносило до самого верха, и расчищать вход. С провисшего купола КАПШа несколько раз в день приходилось снимать тяжёлые, будто окаменевшие, пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки.
Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шёл на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал станции…
ОПЕРАЦИЯ „ГЛУБОКИЙ ШУРФ"
Ежедневно я связываюсь с радиостанцией рудника Пирамида. Каждый раз мы долго пытаемся наладить мало-мальски нормальный разговор, так как почти не слышим друг друга. Приходится «гонять» передатчики с одной рабочей волны на другую и давать надоевшую настройку: «Один, два, три, четыре… десять, девять… один!»
— Бузина! Бузина! Я — Бузина-один! Как меня слышите? Даю настройку: один, два, три… Бузина, перехожу на приём! — осипшим голосом кричу я в микрофон, наверно, в десятый раз.
Маркин смотрит на меня с сочувствием, а потом шутит:
— Тебя и так, без всякого усилителя, небось слышно на руднике. На третий или четвёртый день наступило, как говорят радисты, непрохождение, и наш очередной радиотелефонный разговор был сорван. Тогда пирамидский оператор включил более мощный передатчик и предложил мне «разговаривать морзянкой»: её всегда слышно лучше, чем голос человека. Делать нечего, переключил передатчик на телеграфный режим и начал отстукивать точки и тире. Вскоре Пирамида подтвердила, что слышит меня удовлетворительно.
Вижу, дело пошло. Передал свои сообщения и получил на них ЩСЛ, что на языке радиокода означает «квитанцию», подтверждающую приём. А затем и сам принял несколько служебных и личных телеграмм из Москвы и Баренцбурга.
Ещё долго после этого сеанса испытывал я чувство особенного волнения. Не только потому, что смог поговорить по азбуке Морзе. Просто вспомнились годы тревожной молодости, когда работал радистом на полярной станции и ледоколе.
Между моей первой зимовкой на Чукотке и работой гляциолога на Шпицбергене пролегла длинная дистанция и во времени, и в пространстве. 21 год назад, ещё в 1944 году, уезжал я на далёкий Север совсем молодым человеком, теперь стал вдвое старше…
Долгое время погода не давала возможности приступить к выполнению очень интересных работ, предусмотренных научной программой экспедиции, — исследованию верхней толщи плато Ломоносова, сложенной многолетними слоями снега.
Если для человека, весьма далёкого от гляциологии, понятие «прошлогодний снег» обычно означает уже не существующее, несбыточное и просто пустое явление, то любой гляциолог знает, что, не будь прошлогодних снегов, не было бы и самих ледников. Специфика их «жизнедеятельности» как раз и заключается в том, что снег, выпавший и отложившийся в верхних частях ледников, называемых областью питания, перелетовывает и становится, таким образом, прошлогодним.
Наиболее простой и распространённый способ исследования верхней толщи ледника состоит в том, что на её поверхности выкапывается яма-шурф, где ведётся изучение строения множества всевозможных слоёв снега, фирна и льда, понятных одним специалистам. Шурфы помогают гляциологам расшифровать природную тайнопись слоистости, рассказывающую исследователям об условиях и изменениях погоды и климата прошедших лет. Тщательно изучая стенки шурфа, можно представить себе, каким было лето несколько лет назад — тёплым или холодным, коротким или длинным. А чтобы выяснить, сколько осадков выпало в течение одного года (сезона), следует обнаружить уровень прошедшего лета. Он-то как раз и будет служить нижней границей сезонного снега. Опытный гляциолог может даже визуально определить рубеж между летними и зимними слоями, хотя сделать это далеко не так уж просто.
На ледниковом плато Ломоносова мы уже знали толщину и плотность снежного покрова последнего зимнего сезона (1964/65 года) и сколько выпало здесь за это время осадков. А что же было ещё раньше — два года назад, три, пять? Чтобы это выяснить, нужно стать на время ледниковым «кротом» и попытаться проникнуть в рерхнюю толщу плато, подальше от его поверхности…
Наступил последний месяц календарного лета. И в первый же день августа к нам на плато явилась неожиданно ранняя зима. Целую неделю мы находились в плену беспросветных туманов, сильных метелей и снегопадов. Тоненький столбик ртути термометра надолго опустился ниже отметки ноль градусов. Все вехи, словно по команде Снежной королевы, стремительно «варылись» в свежий снег, прирост которого сделался очень заметным.
Всесоюзное радио сообщало в последних известиях, что в столице жаркий и ясный солнечный день, осадков нет и не ожидается. Я живо представил в тот момент, как в Москве около станций метро, в палатках и на шумных рынках бойко продают свежие цветы, а у нас на ледниковом плато царила настоящая зима. Август — и пурга, такая пурга, что палатки скрылись под снегом!
