Ален Бомбар - За бортом по своей воле
После полудня наступает самое трудное время: часы тянутся бесконечно, солнце беспощадно печет, и нет никакой возможности от него укрыться. Эти тяжкие часы я посвящаю медицинским наблюдениям и умственной работе. В два часа — полное медицинское самоосвидетельствование: кровяное давление, температура, состояние кожных покровов, волосяных покровов, ногтей, слизистой. Затем — метеорологические наблюдения: я отмечаю температуру воздуха, температуру воды, состояние атмосферы. Потом приступаю к «субъективному исследованию» моей психики и умственных способностей. Делаю упражнения для тренировки памяти. И лишь после всего этого наступает очередь развлечений: музыки, чтения и переводов.
Когда солнце уходит за парус, я использую передышку для вечернего медосмотра: измеряю мускульную силу, отмечаю количество мочи, стул и т.д. Затем подвожу итог своим наблюдениям за день: как клевало, сколько и какой рыбы я выловил, как я использовал улов, сколько собрал планктона, каков был его вкус и состав, каких птиц я видел.
Наступающая ночь приносит желанный отдых, и после ужина я, наконец, позволяю себе послушать часок-другой радио.
Днем все время приходится думать об одном и том же: как бы мне устроиться поудобнее? Сидячее положение становится для меня уже мучительным. Я могу сидеть на бортовом поплавке, свесив ноги внутрь, но так они затекают и вспухают у лодыжек. Тогда я усаживаюсь на дно, положив ноги на поплавок. Но очень скоро боль в чрезмерно поднятых ногах, которые к тому же ударяются о весла, заставляет меня изменять позу. Наконец, я укладываюсь на дно. Однако я сильно похудел и чувствую каждой костью деревянный настил, поэтому и такое положение быстро становится невыносимым. Стоять в лодке практически невозможно. Остается единственная поза, наиболее близкая к вертикальному положению: подогнув ноги в коленях, навалиться грудью на поплавок и так полулежать, ничего не видя, кроме бесконечных волн. Для верности я в таких случаях привязывал к своему поясу 25-метровую веревку, прикрепленную другим концом к основанию мачты. Конечно, лодка очень устойчива, но достаточно мне шевельнуться, как она начинает колебаться, и, чтобы сохранить равновесие, мне приходится хвататься за что попало. К счастью, я не испытывал ни килевой, ни бортовой качки. И тем не менее я не могу отделаться от жуткого чувства, что достаточно одной волны и все будет кончено. Гигантские валы с грохотом обрушиваются вокруг меня, когда вздыбленные массы воды теряют равновесие от собственной тяжести. Если один такой вал рухнет на «Еретика», это может стать концом моего опыта и моей жизни.
28 октября я записываю в дневнике: «Добрый знак: у меня нет „гастрономических галлюцинаций“. Это лучшее доказательство того, что я не голоден, ибо голод выражается прежде всего в постоянном желании есть. А я, право же, ничего не желаю».
29 октября я впервые ощутил весь трагизм своего положения. Это «большое плавание» отличается от предыдущих этапов даже не столько своей длительностью, сколько роковой неотвратимостью: я уже не могу остановиться, не могу вернуться, не могу обратиться к кому-либо за помощью. Я всего лишь пылинка, затерянная в просторах океана, где теряют смысл все привычные человеку понятия о расстояниях. От этих мыслей меня пробирает мороз по коже. Вот уже несколько дней я не видел ни одного корабля. Зато вчера я увидел первую после Канарских островов акулу: она быстро промчалась мимо лодки. Что касается дорад, то к ним я уже привык; о них мне придется упоминать не раз, потому что это мои единственные друзья. Просыпаясь по ночам, я любуюсь красотой этих рыб: они плывут рядом с лодкой, оставляя позади себя фосфоресцирующие борозды — сияющий след в ночном океане.
Однажды меня одолело любопытство: я решил посмотреть, как будут реагировать рыбы на электрический свет. Зажигаю фонарь и направляю его луч в глубину. Рыбы тотчас же собираются вокруг яркого снопа света. Я залюбовался их гибкими движениями, которые я направляю куда хочу. Внезапно сильный толчок заставляет меня схватиться за борт лодки, и прямо подо мной появляется акула. Она огромна, верхняя часть ее хвостового плавника много больше нижней, и она уже переворачивается на спину, чтобы броситься на меня. Все ее зубы сверкают в луче электрического фонаря. Живот у нее белый. Раз за разом она тычется мордой в дно лодки. Может быть, она хотела ее укусить? Не знаю. Я только слышал, что когда акула бросается на свою жертву, она всегда переворачивается на спину. Единственное, в чем я совершенно уверен, так это в том, что я перепугался неимоверно: к подобному обхождению я еще не привык. До сих пор мне довелось видеть на пути от Касабланки к Канарским островам лишь одну акулу, которая просто плыла за мной на почтительном расстоянии. Но эта! Должно быть, она родилась вдали от всех берегов и потому вела себя так невоспитанно.
Я сейчас же погасил фонарь, надеясь, что акула оставит меня в покое. Но еще долго вокруг лодки слышатся всплески ее хвоста, напоминающие щелканье кнута; каждый такой удар обдает меня брызгами с головы до ног. Время от времени я снова замечаю ее живот — белое пятно среди фосфоресцирующих струй. Наконец, акула, которой надоела моя неподвижность, уплывает. По-видимому, она все-таки хотела вцепиться в лодку. Но попробуйте-ка укусить футбольный мяч! Я знаю, что это совершенно немыслимо, и мало-помалу успокаиваюсь. Тем не менее я желаю от всей души, чтобы подобные гости избавили меня от своих визитов. А себе я даю клятву, что больше никогда не стану освещать океанские волны.
Начиная с этого дня я перестал зажигать по ночам даже сигнальный фонарик на мачте: пароходы больше не встречались, и к тому же мне хотелось сберечь керосин.
Настроение у меня все еще неплохое, хоть я и страдаю от ночного холода, неподвижности и поистине мучительной постоянной сырости. Все это начинает сказываться на здоровье. В дневнике появляется запись: «У меня выпал ноготь на мизинце правой ноги, а на внешней стороне кистей появилось странное раздражение, очевидно вызванное соленой водой. Панически боюсь, как бы у меня не начался фурункулез; я знаю, какая это будет адская боль! Но все же я заранее решил не лечить его, пока хватит терпения, чтобы сделать как можно больше наблюдений, необходимых для моего опыта. У меня, конечно, есть с собой антибиотики, но если я ими воспользуюсь, те, кто в будущем может оказаться жертвой кораблекрушения, справедливо возразят мне, что у них-то этих медикаментов не будет! Поэтому я и решил прибегнуть к лекарствам лишь в случае самой крайней необходимости».
Под влиянием гнетущего одиночества и усталости в дневнике начинают появляться записи, в которых я сравниваю свое теперешнее положение с прежней нормальной жизнью:
