Сергей Костырко - Дорожный иврит
– Это по нашим с тобой представлениям, Коль, должен быть дом, вокруг сад, огород, потом забор, потом снова сад, дом и т.д. А здесь Восток, дома друг на друге. Тут есть и роскошные кварталы.
– Да-а, я видел.
Коля простужен – перекупался.
Длинное застолье с разговорами про родичей. Рая – про нашу бабушку Наталью Гавриловну Костырко:
– Это когда бабушка жила у вас в Уссурийске. Она все у окна сидела, смотрела на улицу. Ну, помнишь сам, наверно. По улице идет парочка, мужчина и женщина. Под руку идут. Бабушка возмущается: «Причепилась! Вона что, слепая? Или убогая? Так причепиться к мужчине?!»
Ну и разговор про политику: ты, в Москве, объясни, что происходит.
Опять – про Путина, Медведева, про московские события на Болотной и проч. В их распоряжении только официальная телеверсия, предложенная стране. Чувствуют, что в версии этой какая-то лажа, но в чем она – непонятно.
– Ну а кто может быть вместо Путина? – спрашивает вторая моя сестра Галя.
– Да тот же Якунин. Все-таки железные дороги в стране – это государство в государстве. Вполне потянул бы.
– Ну нет. Извини. Я полжизни – на железной дороге. Могу оценивать. В прошлом году ехала из Хабаровска, так вагоны – старье. Трясет, грязь в вагоне, духота. О каком порядке ты говоришь? Это, может, у вас там, в центре порядок, но только не в стране.
Ну и о чем еще могут русские говорить за границей?
Света с девочками повела меня наверх, посмотреть на Хайфу. Разговор по дороге: «Я здесь получила свободу. Я здесь могу жить так, как хочу я. Никто не контролирует. Я здесь свободный человек».
Зарабатывает 5500 шекелей ($ 1500), за квартиру платит 1500 ($ 400). Это для медсестры ее класса половинная зарплата, но зато сама распоряжается своим временем. Курсы повышения квалификации, на которые ходила четыре года назад, когда мы виделись здесь в последний раз, бросила – нужно заниматься детьми. Некому помогать. Егор учится хорошо. Особенно хорошо у него идет арабский язык. Катя в обычной школе. Нормально. А Ангелину, поскольку в Израиле она относительно недавно, ее отец определил частную школу. Девочка молодец, за год выучила язык, читает и пишет.
– Работа до обеда. И еще есть приработки по вечерам. Делаю работу ту, которую хочу, и столько, сколько хочу.
– Некоторые из тех, кто двинул в Израиль в начале 90-х, вернулись в Россию. Не выдержали жесткости израильской жизни.
– Да, – сказала Света, – это трудно. Тут, как говорят, пуд соли надо съесть. Я свое приняла. Лет пять-семь – это трудно. Потом все идет как будто само. И я уже здесь – дома.
Постояли наверху над Бахайскими садами. Слава богу, они уже закрывались, так что туда не пошли. Образцовый парк, напоминающий дворцовый. Чересчур эффектно для меня.
Зато вид на закатную Хайфу сверху замечательный. Снимал.
(Записи из книжки, сделанные в поезде на обратном пути)
Запах дезодорантов. Запахи чистоты.
Вокруг исключительно молодежь. Молоденькая девушка рядом. Устроилась у окна в кресле с ногами. Сумки и рюкзак лежат на полу. Полы здесь такие же чистые, как и кресла. Девушка сначала играла со своим айфоном-смартфоном (до сих пор не научился словам, обозначающим вот эти суперпродвинутые мобильные игрушки), потом шлифовала ноготочки. И при этом на девушке – солдатская форма, и у стенки под окном стоит ее автомат. То есть барышня не в канцелярии сидит, а служит, и служит, возможно, на Территориях.
Напротив, через проход справа лицом ко мне еще две девушки. Одна изучает какие-то бумаги, раскрыв большую тяжелую папку, – это чертежи. И видно, что не учебное задание в колледже, это действительно рабочие документы, и девочка с ними реально работает. Инженер? Вторая рядом что-то вяжет. Плотненькая, невысокая, в военной форме, круглая голова, кудрявые волосы, очки на носу, вид невероятно домашний. Уже сейчас видно, какая это будет лет через двадцать уютная еврейская тетка.
Это вот и есть Израиль. Можно предположить, что все разговоры моих друзей и здесь, и в Москве про то, будет Израиль дальше или нет, и какая политическая концепция обеспечит для него дальнейшую жизнь, для этих вот вокруг меня молодых людей (я специально оглядел сейчас вагон, я здесь – самый старый) – пустой звук, они не собираются умирать. Они намерены жить, и жить здесь всегда.
В ивритской фразе из репродуктора я уловил слово «мерказит». Потянулись к выходу высокие парни в форме с черными автоматами. Такое впечатление, что я на военных сборах, но это просто конец шабата, ребята возвращаются в свои части из дома.
Конечная остановка десятого автобуса у вокзала, шофер спрашивает по-русски: «Пенсионер?» – «Да, пенсионер. Но – из России». – «Пенсионер – везде пенсионер, тебе скидка».
11 ноября
10.42 (на пляже в красной кофейне)
С утра дождь. Укладывал вещи для переезда в Иерусалим, завтракал, прибирался. Звонил Игорю в Текоа и Лене в Иерусалим.
Утренний выпуск новостей по Радио Рэка: вчера и сегодня палестинцы из сектора Газа обстреливали Ашдод и окрестности. Есть раненые. Один – тяжело, солдат. Евреи ответили. В секторе Газа шестеро убитых и четыре десятка раненных. Возможно, арабы решили разогреть ситуацию перед голосованием в ООН об их новом статусе. В Ашдоде отменены занятия в школе. Некоторые семьи провели ночь в бомбоубежищах. Ракеты из Газы стреляют на пять километров. Судя по сообщениям, стреляют не слишком прицельно. Наугад. Короче, гопота.
Совещание у премьер-министра. Заявление: «Армия ответит». Особого потрясения в голосе радиокомментаторов нет. Здесь это дело привычное.
Далее передача про трудоустройство. Фраза (дословно): «Приглашаем на учебу всех тех, кто в прошлой жизни не имел специальности, имеющей спрос в Израиле».
Вышел на час прогуляться на набережную. Дошел до красной (цвет стульев пляжных) кофейни, которая у меня для дождливой погоды и у которой окна ближе к морю, нежели в моей «желтой кофейне» под Бейт Опера.
Ничего зря не бывает. Например, сидящие у Гробманов новые барбизонки, на общение с которыми у меня уже, увы, сил не было, а жаль, одна из самых интересных встреч.
Зацепили они меня своими альбомчиками и гонором.
И сами по себе, и тем, что делают. Есть там своя «высвобождающая свобода». Воздух для дыхания.
При том, что изначально то, что они делают, конечно же, проект. Но и – сработавший инстинкт самосохранения художника. Чтобы понять, достаточно двух, с перерывом в полгода, прогулок по выставочным залам Винзавода в Москве, стены которых увешаны старательно изготовленным «хулиганским», «антиэстетическим» псевдопримитивом с «шокирующими» мотивами – секс, зверство разного вида: с помощью топора, автомата, атомной бомбы, кухонного секача; с вывернутыми наизнанку половыми органами полурастерзанных, но как бы еще живых женщин, с политическими лозунгами и кучами экскрементов, и прочей обязательной атрибутикой «прóклятых». Типа панк-искусство.
