Сергей Костырко - Дорожный иврит
Ну а Миша стал химиком, работает в фармацевтической компании.
Я спросил про фразу, произнесенную Таней на втором курсе, которая застряла у меня в голове, что-то вроде: «Как все-таки душно в еврейском окружении».
– Ну и как тебе сейчас?
– Нормально, – сказала Таня. – Здесь у меня все нормально. Только вот наше русское радио слушать и здешних русских газет читать не могу. Уровень запредельно местечковый. Ну а насчет той моей фразы: ну да, душно. Ты представь столичную девушку начала семидесятых, которая вдруг оказывается у дальних родственников в Черновцах, как будто ты попадаешь в позапрошлый век. Как у нее будет реакция?
Таня, оказывается, поддерживает отношения с однокурсниками, рассказала про наших институтских знакомых, в частности про трагедию Эдика Безносова. То есть хоть и прожила полжизни в другой стране, а разговор мы не начали, а как бы продолжили через двадцать лет. Никакой раздавленности тяжким врастанием в новую жизнь.
Произвел впечатление разговор – короткий и как бы не слишком содержательный – с сыном Мишей, которого последний раз я видел мальчиком. Я консультировался у него как у специалиста относительно местных лекарств. Миша объяснял. Немного рассказал о технологической культуре производства лекарств и Израиле. О жесткости международного экспертного контроля, поскольку лекарства ориентированы еще и на США и Европу. Тестируют чуть ли не каждую неделю. Я сказал пару слов про нашу фармацевтику, про то, как врачи в поликлиниках, выписывая рецепт, специально предупреждают: только «брынцаловское» не покупайте. Миша слушал внимательно, но по глазам я видел, что как будто не верит. В сознании израильтянина, работающего в медицине, такого просто не может быть. Ну какое-никакое, но ведь есть государство, есть обязательный контроль, есть этика медицинского работника, есть… И так далее. Вот это его вежливо скрываемое недоверие говорило мне о технологических дисциплинах в Израиле гораздо больше любого рекламного проспекта.
В половине одиннадцатого начали собираться. Таня с Яшей повезли домой на машине. На этот раз Яша за рулем, Таня – за штурмана. Долетели до Бен Иегуды за пятнадцать минут.
Полез в интернет. Прочитал присланный по почте рассказ Мириам «Менялы для прекрасной Лалы», жутковатый и замечательно написанный «хохмистый» рассказ. Напечатан в «Звезде», но в «Журнальном зале» не выставлен, редакция за счет таких вот жестов рассчитывает увеличить число покупателей бумажной версии. Логика, конечно, какая-то есть, но даже если я захочу купить «Звезду», то где? А рассказ хорош, и при том, что он опубликован, Мириам не имеет возможности показать его кому-то в Израиле, даже мне, куратору ЖЗ, приходится просить ее о персональной пересылке файла с рассказом.
9 ноября
17.12 (в мастерской)
Под утро проснулся от шума дождя. Сполохи грозы над морем я видел вечером с балкона Таниного дома.
Спал до восьми. Вышел на улицу в магазин за водой и хлебом. Дождь прекратился. Тепло.
Спустился к Гробманам. Ира показала мне на айпаде телефильм Ольги Медведевой про Гробманов: Миша как одна из центральных фигур Второго русского авангарда и организатор русско-израильской художественной жизни в Тель-Авиве, Ира – его верная подруга и редактор журнала «Зеркало». Досмотреть не получилось – за нами приехала машина. За рулем – Юля, телепродюсер, рядом та самая Ольга Медведева, автор только что увиденного мною фильма, раз, а также хозяйка уже легендарной «крыши», на которой в конце 90-х собиралась здешняя русская литературная элита. Про «крышу Медведевой» писали и Гольдштейн, и Вайман. Мы едем на выставку малой пластики Лины Блих, коя будет проходить на Блошином рынке в Яффе. Лина Блих – театральный режиссер и, соответственно, скульптор. Она из круга «Левиафана», то есть, можно сказать, Мишина воспитанница.
Разговор в машине про детей, которые вдруг заговорили фразами из советских мультфильмов. Причем это их собственный выбор. У Юли дети изучали русский самостоятельно, заработав денег на репетиторов. Я так и не понял, неужели они с самого начала дома говорили исключительно на иврите. У Юли нет и следа ивритского интонирования, нормальная русская интеллигентская речь.
«Каждый русский в Израиле мечен годом своего приезда» (Ира Гробман).
Долго искали место, где можно припарковать машину. Мы с Ирой оставили барышень и пошли искать выставку. Довольно долго путались. Наконец нашли – Иру окликнула на одной из улочек блошиного рынка жена Юхвица. Показала где. В вытянутом зальчике небольшого магазина керамики посередине три стола, на двух – экспозиция: сидящие и лежащие фигурки, малая пластика, действительно «пластика», то есть пластично, чуть гротескно и лирично, фактура нескольких лежащих фигурок напоминает фигурки, сделанные из пластилина, раскатанного теста. И как продолжение – на третьем столике в тарелках домашняя выпечка, специально для выставки изготовленная самой Линой: печенье и чего-то такое свернутое, и очень вкусно, тут же бутылки с минеральной водой и пластиковые стаканчики. Очень домашняя, во всех отношениях, выставка.
Пришли Наум с Риммой.
Приехали Пенно Соостер и Боря Юхвец из той нашей прошлогодней компании, которой вечерами таскались по тель-авивским выставкам и презентациям. Обменялись впечатлениями. Пожевали вкусного печенья. Выкатились на улицу. Сильное солнце, толпы народа. Ира сказала, что у девушек есть ко мне разговор. Пошли искать кофейню, чтобы посидеть на улице, то есть – с кофе и сигаретами. Юля с Олей закончили очередную работу и сейчас думают о передаче, посвященной русской литературе за рубежом. «Ну и у кого какие могут быть идеи на этот счет? Давайте по кругу». Варианты предлагались разные. Я начал говорить о том, что закончилась ситуация разделения русской литературы на эмигрантскую (зарубежную) и литературу метрополии (в нашем варианте советскую). И силовые линии сместились, у литературы за рубежом есть, разумеется, своеобразие, но как некой особой функции единого организма современной русской литературы. Ну и так далее. Ира возразила: это все интересно, но не для фильма. Для фильма нужен конкретный сюжет, конкретный персонаж, о котором и следует снять фильм. Далее начали перебирать варианты. Я предложил Гольдштейна. Оля спросила про Бараша. Ира начала говорить о «Зеркале», о вечере Миши, о клубе «Биробиджан». Договорились думать дальше. И затушив, последние сигаретки, двинулись.
Я предложил Науму прогуляться в порт, но ему нужно было отвозить домой Римму.
Пошел один.
Порт, солнце, мачты, новое стеклянное здание вместо старого сарая-терминала. Порт становится торгово-развлекательным центром. Той старо-яффской архаики и мощи, которую я видел в 2007 году, уже нет. Но все равно хорошо. Неохота было торопиться. Пообедал фалафелями, выпил кофе. Пошел наугад по улочкам: слева – Тель-Авив, справа – Бат-Ям. Скучные, серые, чуть замусоренные улицы из блочных в южном варианте почерневших домов, обычные. Посреди почти трущобных домов вдруг особняки в арабском варианте баухауса: с обобщенным силуэтом, но – с высокими стрельчатыми окнами, с пенхаусами, с маркизами на балконах. Искал остановку автобуса в Тель-Авив, но не нашел. В конце концов, дошел до блошиного рынка и через него на площадь с часами. Взял такси.
