В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев
Практическая же религия, культовый обряд, существует в виде шаманства, служения духам. Умерший незримо влияет на судьбу живущих. Души людей, за которых никто не приносит жертв, опасны, как бродяги (отсюда — бесы, оборотни, эгуй — голодные, духи, нечисть).
Патриархальная религия, культ предков непосредственно соединены и с конфуцианской моралью, и с практической религией мертвых душ. О предках нужно помнить всю жизнь и все время, они нуждаются в постоянных заботах, хотя и условных, со стороны потомков. Таблица предка — доска, на которой золотом по красному лаку пишут во всей подробности титул; имя-фамилию и прочие обозначения покойного, чтимого как дух, стоит на домашнем алтаре и перед ней приносятся жертвы: еда (рис, мясо, пирожки, фрукты, конфеты) и бумажная имитация денег, шелка и яшмы. Бумага сжигается перед алтарем, ибо огонь превращает эту имитацию в настоящие предметы, а съестные приношения съедают сами потомки. Молитвы предкам отличаются от обычных просительных и благодарственных молений и носят характер напыщенных деклараций. Так как только мужчины полномочны совершать жертвоприношения, то это религиозное обожание предков требует от китайца обязательного продолжения мужского рода[47]. Без мужского потомства китаец всегда чувствует себя обиженным судьбой. Девочки потомством не считаются. Мой учитель в Пекине Лю Да-бэнь считал себя «бездетным» и очень несчастным (не мог взять наложницу). Оказалось, что у него... четыре дочери, но они в счет нейдут: не приносят жертвы духу.
Выезжаем из Цзоусяня. Вчерашний дождь превратил дорогу в болото с лужами и рытвинами. Тачечники кряхтят. Продвигаемся медленно. Мы с Шаванном маршируем по обочине дороги. Идти великолепно: чудный, свежий воздух, ни признака пыли, пахучая зелень и простор, простор. Сегодня он прозрачный, а не такой томный и тяжелый, как в жаркие дни.
От солдата так и не отбоярились. С ружьем на плече, он важно шагает за нами и всюду командует, что не везде нравится, я замечаю. Своеобразно одет китайский провинциальный солдат. На груди и спине у него надпись: «Солдат-пехотинец уезда Цзоусянь». Обут в туфли-лапти из холста. Волосы собраны по-женски париком и в них вдет веер. На круглой соломенной шляпе символический рисунок «Пять благополучий» (у-фу), т. е. богатство, долголетие, покой, добродетель и достойная смерть.
2 июля. Ранехонько поднимаемся и в 5 часов трогаемся. Прекрасное утро, идти одно удовольствие. Подходя к Хуанхэ, впервые вижу, как китайцы пашут на осле. Мужичок, погоняя осла, кричит «трр-трр», когда посылает его вперед, и свистит, чтоб остановить его. Обратно нашему.
Переправа через Хуанхэ заняла много времени. Сутолока, беготня, крики и, конечно, виртуозная брань с упоминанием всех членов семьи, вплоть до самых отдаленных предков. Вот она, обратная сторона патриархальности и церемонности!
Подходим к большому торговому городу Цзинин. Долго ищем гостиницу, проходим весь город из конца в конец и не находим. Шаванн останавливается перед большим и грязным двором какой-то харчевни и не желает двигаться дальше. Вдруг подходит какой-то тип и говорит: там дальше есть большое и прохладное помещение. Идем. Приводит нас к... школе. «Да ведь мы никакого права не имеем здесь жить!» — «Нет, уж, пожалуйста. Чжичжоу[48] приказал». Вот оно что! Нас опять подхватили: прислали двух солдат, слуг из ямыня — толпа немалая. Эта история повторяется почти в каждом городе и составляет целую статью наших расходов.
Размещаемся в школе. Светлое, высокое, чистое помещение. К таким мы не привыкли. Рядом комната с таблицей Кун-цзы.
Однако задние помещения, в которых живут ученики, имеют вид лачуг, грязных и прокоптелых. Ученики спят на гаоляновых подстилках.
В сопровождении солдата (кому нужен этот конвой?) идем бродить по городу. Город раскинулся по обе стороны канала. Улицы узкие, мощенные плитами и накрытые циновками. Всюду необычайное оживление, бойкая торговля. Лавки чистенькие. Свежее мясо, политое водой, свежая зелень, арбузы радуют взор. В воздухе тесно от криков уличных торговцев, весьма любопытных: «Вишни, вишни, больше чем глаза старого тигра!» (прекрасное сравнение), «Сливы, лучше чем творог!» (творог — изысканное блюдо) и т. п. Торговцы платьем и холстом поют, показывая товар. Воспевают берег канала в Цзининчжоу.
Вечером приходит слуга и шепотом говорит: «Сейчас тут рассказывали страшные вещи о Цаочжоу. Говорят, ни пройти, ни проехать: одичали люди! Ничего не поделаешь. Разбойники смерти не боятся, дело свое делают!» Подумав, решаем ехать на юг, огибая Цаочжоу, и через север Хэнани в Кайфын.
3 июля. Утром идем в Вэньмяо. Как храм конфуцианский, он имеет распланировку совершенно тождественную с Кунмяо. Те же надписи, в том же порядке. Масса древних вещей. Нашли ханьские и танские памятники. Одна ханьская надпись тщательно изрублена знак за знаком. Возмущаемся: кто мог это сделать, зачем? «Дети», — равнодушно говорит сопровождающий нас тип. Идем менять деньги — обязательная процедура, отнимающая немало времени. На обратном пути мне посчастливилось купить подстилки в телеги, которые нам удалось здесь нанять. При их помощи устраиваемся великолепно. Воистину оцениваешь путешествие в телеге только после тачки и лошади. Дорога идет по каналу, потом сворачивает. Приезжаем в Цзясяньсянь, долго ищем помещение. Все занято солдатами. Грязные, в каскетках, идем к чжисяню и вручаем рекомендательное письмо из цзининского януцзюй (иностранного бюро). Чжисянь, фуцзянец, понимает и соображает туго. Никак не может понять, что такое скульптурные высечки на камне и какие надписи нам нужны.
Рядом с ямынем высится новенькая школа. Японец преподает в ней японский язык. А напротив, на крыше — крест: это католичество, насажденное каким-то немцем.
Нам отводится помещение в гостинице, явно переделанной из храма.
Вскоре является чжисянь с ответным визитом. Опять несложный разговор, стоящий бедному потуг. Прощаясь, дарит... лист скорописных знаков! Еле-еле удалось сдержать смех: уразумел, бедняга, за чем мы тут охотимся!
4 июля. Поднимаемся на гору в храм Сюань-у Дади — храм Темного воина-бога севера. В храме находим весьма любопытный, ассортимент богов: два Лэй-гуна (громовика), Черепаха-Змея, Пять Драконов и др., что является не более чем иллюстрацией к роману-эпопее «Сиюцзи»[49]. Наглядный пример того, что состав духов-статуй не зависит от религиозного потребителя, а является плодом самодержавной фантазии дающего на храм деньги
