Михаил Ромм - Штурм Пика Сталина
Ветер продолжал наметать сугробы на палатки. Днём снова пришлось разгребать снег.
Горбунов и Абалаков разделили скудный рацион дневного пайка. Продовольствие было на исходе. Оставалась одна банка рыбных консервов и одна плитка шоколада.
Гетье по-прежнему недвижно лежал в палатке. Рвота утихла, но возобновлялась при малейшей попытке принять пищу или выпить глоток воды. Заострившееся лицо было мертвенно бледно.
3 сентября шторм наконец стих, и наступила ясная безветренная погода. Гора, казалось, разжала страшный кулак, в который захватила трех смельчаков,
О том, чтобы идти на вершину, нечего было и думать. Абалаков и Николай Петрович ослабели от восьмидневного недоедания и долгого пребывания на огромной высоте. Гетье безжизненно лежал в палатке. Надо было воспользоваться хорошей погодой и как можно скорее идти вниз.
Вторичное наступление тумана и шторма означало бы верную гибель от голода и истощения.
Но Горбунов решил иначе. Ещё внизу, в ледниковом лагере, он предвидел возможность такого положения, когда понадобится нечеловеческое усилие воли, чтобы «дожать» вершину. Поэтому-то он и принял участие в восхождении.
Он прекрасно понимал, с каким риском, с какой опасностью была связана попытка взять вершину. Но не это смущало его. Он не решался оставить на целый день тяжело больного Гетье. Он боялся по возвращении найти в палатке труп.
Он подсел к Гетье. Осторожно и тихо он спросил его, согласен ли он «отпустить» его с Абалаковым на вершину. Гетье не возражал. Этот человек, уже два дня боровшийся со смертью, согласился ещё на сутки отсрочить спуск вниз, где ждала его помощь врача.
Горбунов и Абалаков с трудом надели штормовые костюмы. Костюмы превратились в ледяные брони. Потом пришлось ждать, пока солнце поднимется выше и станет немного теплее.
Снарядившись в путь, Абалаков и Николай Петрович поставили возле Гетье кастрюлю со снегом и сухой спирт, чтобы больной мог согреть себе воду.
Последний штурм начался. Медленно, шаг за шагом, поднимались альпинисты по отлогим перекатам фирновых полей. Медленно, деление за делением, двигалась стрелка анероида 7000, 7050, 7100.
Подошли к широкой трещине. Удалось найти переход. На другом краю начинался крутой подъем по обледенелому фирну. (Пришлось связаться и идти, тщательно страхуя друг друга. Крутизна склона на огромной высоте в 7100 метров была почти непреодолима.
Потом путь стал легче. В течение двух часов шли белой пустыней фирновых полей, останавливаясь каждые десять-пятнадцать шагов. 7150, 7200, 7250.
С трудом перешли вторую трещину. Попадались участки рыхлого снега. Абалаков, шедший первым, протаптывал дорогу.
Солнце уже перешло зенит и клонилось к западу, вершина все ещё была далека. Надо было спешить. Развязались, Абалаков пошёл быстрее. Горбунов, старавшийся заснять «лейкой» все моменты восхождения, стал отставать.
Расстояние между альпинистами увеличивалось. 7300, 7350… Страшная разреженность воздуха сковывает движения, лишает сил, мутит разум. Небо над сверкающим фирном кажется темнофиолетовым.
Горбунов смотрит вслед удаляющемуся Абалакову и вдруг видит рядом с ним… самого себя. Он проводит рукой по тёмным очкам, защищающим глаза от слепящего света, — галлюцинация не исчезает. Он по-прежнему видит самого себя, шагающего рядом с Абалаковым.
Затем у Горбунова мелькает опасение, что они не успеют до наступления темноты достигнуть вершины, и он кричит Абалакову, чтобы тот не шёл дальше: надо вырыть в снегу пещеру, переночевать в ней и завтра продолжать восхождение.
Только глубочайшее, ещё не изученное наукой действие высоты на все отправления человеческого организма могло породить такую бредовую мысль. Ночевать в снегу без спальных мешков на высоте 7350 метров значило через полчаса уснуть навсегда…
Абалаков не слышит. Вершина близка. Она влечёт неудержимо. Ничто больше не может остановить Абалакова — ни надвигающаяся темнота, ни признаки вновь начинающейся вьюги. Он идёт вперёд. 7400, 7450… Он уже на вершинном гребне. Ещё несколько десятков метров по гребню к югу, к его наивысшей точке, — и цель достигнута. Но силы изменяют Абалакову. Он падает в снег. Тяжкие молоты стучат в висках. Рот раскрыт, как у рыбы, вынутой из воды. Кислорода нехватает, он задыхается.
Отлежавшись, Абалаков попробовал встать. Встать не удалось. Удалось подняться на четвереньки. И на четвереньках, шаг за шагом, преодолевает Абалаков последние метры пути.
Абалаков стоит на вершине. Памир, величайший горный узел мира, лежит под ним грандиозной рельефной картой. Горные цепи и реки глетчеров уходят в даль, за границы Китая, Индии и Афганистана. Сверху, с птичьего полёта, видна величественная свита пика Сталина.
Мощным снежным шатром, ближе всех других вершин, высится невдалеке пик Евгении Корженевской. Недвижно текут широкие, расчерченные чёрными полосами срединных морен ледники Бивачный и Турамьгс.
Темнофиолетовое небо пылает на западе неярким пожаром заката. Розовые блики ложатся на вершины гор. Восточные склоны покрыты холодной голубизной вечерних теней. С востока двигается лёгкая пелена облаков. Озарённая лучами заходящего солнца фигура Абалакова бросает на них гигантскую тень. Чудовищный двойник рождается в облаках. Абалаков поднимает квеpху руку — двойник в точности повторяет его движение. Километровый человеческий силуэт в облаках жестикулирует… И пока Абалаков, охваченный радостью победы, стоит на вершине, Горбунов, в нескольких стах метров ниже, продолжает мучительный подъем. Где-то внизу он оставил воткнутый в снег ледоруб. Замёрзшие руки он спрятал под штурмовой и ватный костюмы и старается отогреть их теплом собственного тела. Ощущение странной нереальной лёгкости причудливо сочетается с огромным напряжением, которого требует каждый шаг. Вершиной гребень и тёмная фигурка Абалакова на нём близки и все же недостижимо далеки.
На полкилометра ниже в маленькой палатке, затерянной в фирнрвой пустыне, лежит Гетье. Надорванное сердце через силу гонит кровь по сосудам, безмерная слабость сковывает члены. Настроение полной примирённости с неизбежным давно охватило больного. Давно уже он уяснил себе невозможность спуска вниз, невозможность миновать ребро, по которому и в полном обладании своих сил удалось пройти с величайшим трудом. Мысли обращаются к судьбе других — товарищей, штурмующих вершину, близких, оставшихся в Москве.
Внизу, в лагере «4600», Гетье описал в своём дневнике эти часы ожидания:
"З сентября 1933 года.
…Николай Петрович с Абалаковым ушли. Лежу один, постепенно теряю представление о времени. Перед уходом Н.П. оставил мне альпинистскую кухню со снегом и метой, но нет сил её зажечь. Знаю, что тогда опять начнётся рвота.
