Жюль Верн - Кораблекрушение «Джонатана»
Ограниченное количество избирателей не служило препятствием к успеху. Наоборот, среди малочисленного населения легче провести избирательную кампанию. Мнение остальных колонистов не принималось в расчет, ибо, рассеянные по всей территории острова, оторванные друг от друга, они не имели никакой возможности договориться о каких-либо совместных действиях. Если им и придется снова вернуться в основной лагерь, они найдут здесь уже организованное управление и вынуждены будут примириться со свершившимся фактом.
Итак, Боваль приступил к избирательной кампании и благодаря своему блестящему красноречию вскоре отвовевал в свою пользу еще с полдесятка голосов. Тогда он немедленно устроил некое подобие выборов. Из-за множества воздержавшихся — ведь почти никто не осознавал важности происходящего — пришлось голосовать дважды. В конечном счете за адвоката было около тридцати человек.
Избранный при помощи такого ловкого маневра, Боваль, всем представляя выборы всерьез, не счел нужным беспокоиться о судьбе колонии. Зачем быть правителем, если это не дает права жить за счет избирателей?
Однако Боваля теперь угнетали другие заботы. Здравый смысл подсказывал ему, что первая обязанность правителя — распоряжаться людьми. А это оказалось не так просто, как он воображал раньше.
Несомненно, будь на месте Кау-джера Дорик, все это угнетало бы его гораздо меньше. Коммунистическая идея, которую он проповедовал, слишком упрощена. Совершенно ясно, что основная мысль «Все принадлежит всем», какие бы чувства ни возникали при анализе ее материальных и духовных последствий, должна усваиваться очень легко независимо от того, внедряют ли ее насильно в соответствии с определенными законами или же заинтересованные лица соглашаются воплощать подобные идеи добровольно. И у остельцев были не такие уж плохие шансы для того, чтобы осуществить это на практике. Немногочисленная кучка, изолированная от остального мира,— и оказалась в наилучших условиях, для того чтобы довести эксперимент до победного конца. И весьма вероятно, что в этой специфической ситуации им бы удалось добиться успеха в деле осуществления своих коммунистических идеалов, т. е. они обеспечили бы себе самое необходимое и полное равенство путем всеобщего нивелирования, но не за счет обогащения бедных и гонимых, а за счет понижения уровня жизни имущих.
К сожалению, Фердинанд Боваль проповедовал не коммунизм, а всего лишь коллективизм, структура которого, несмотря на внешнюю схожесть с первым, требовала создания механизма более тонкого и сложного.
Но было ли осуществимо это учение? Никто не знал. Социалистическое движение, сформировавшееся во второй половине XIX века, было далеко не бесполезно. Оно призывало к общему состраданию, стремилось обратить внимание на нищету человечества, направить умы на поиски способов смягчить ее, пробудить стремление создать новые справедливые законы. Но этого результата можно было достигнуть, только сохранив нетронутым тот социальный строй, который сам социализм стремился разрушить. Если бы он встретил жесткую критику существующей системы, его редкая несостоятельность в плане перестройки общества скоро стала бы очевидной. Все, кто принялся за осуществление второй части этой задачи, порождали лишь на редкость наивные проекты.
Наиболее печальная сторона положения Фердинанда Боваля состояла в том, что он не мог ни критиковать, ни разрушать, так как на Осте не существовало ничего достойного этого занятия, и поэтому он был поставлен в необходимость созидать. А как — неизвестно.
Ведь социализм — это не наука, основанная на письменных трудах. Полной его доктрины не существует. Социализм разрушает, не порождая при этом ничего. Боваль, вынужденный создавать, понял, что импровизировать отдельные элементы любого социального порядка очень нелегко, и осознал, что человечество пробиралось к вечному будущему на ощупь, довольствуясь взаимными уступками. Это происходило потому, что оно не могло поступать иначе.
Теперь он стал сам правителем и у него появилась главенствующая идея. Не существует школы социализма, которая бы не проповедовала устранения конкуренции путем обобществления средств производства. В этом состоят минимальные требования, общие для всех группировок, и, в частности, в этом заключается кредо коллективистов. Бовалю оставалось только придерживаться этих условий.
К сожалению, если подобный принцип имел хотя бы внешнее право на существование в старом обществе, где вековые усилия воссоединили сложные и могущественные производственные структуры, то на Осте ничего подобного не существовало. Истинные средства производства — это руки и отвага колонистов (разве только, преобразовывая коллективизм в простой и ясный коммунизм, остельцы не станут рассматривать как таковые земледельческие орудия, леса, поля и луга!). Поэтому пока что Боваль пребывал в состоянии глубокой растерянности.
Его избрание привело к непредвиденным последствиям. Лагерь, в котором оставалась ничтожная кучка людей, почти опустел, ибо колонисты стали уходить из бухты Скочуэлл.
Первым подал пример Гарри Родс. Обеспокоенный неожиданным поворотом событий, он перебрался за реку в тот самый день, когда Бовалю удалось удовлетворить свое тщеславие. Плотники по частям перенесли его жилище на левый берег и собрали по образцу дома Кау-джера, более комфортабельным и прочным.
Примеру Родса последовали Смит, Райт, Лоусон, Фок, оба плотника, Обар и Чарли, и еще двое рабочих. Вокруг дома Кау-джера возник настоящий поселок, соперничавший со старым лагерем. Еще раньше тут обосновались Хартлпул и четыре матроса, так что в новом селении насчитывался двадцать один житель, в том числе двое детей — Дик и Сэнд, и две женщины — жена и дочь Гарри Родса.
Здесь ничто не нарушало добрососедских отношений, и жизнь текла спокойно, пока не появился Боваль и не вызвал первый инцидент.
В тот день Хальг в присутствии Гарри Родса завел серьезный разговор с Кау-джером, прося совета в отношении некоторых колонистов с того берега. Речь шла о незадачливых рыбаках, которые, некогда воспользовавшись щедростью огнеземельцев, стали попрошайничать все чаще, и теперь не проходило дня, чтобы доля улова индейцев не оставалась в их руках. Эти люди, окончательно потеряв совесть и решив не затрачивать лишних усилий, просто оставались на берегу, дожидаясь возвращения шлюпки, и требовали, как должного, части добычи.
Подобная бесцеремонность начала злить Хальга, тем более что в шайке бездельников находился его враг — Сирк. Но, прежде чем отказать колонистам, юноша хотел знать мнение своего старшего друга.
