Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
Хозяйка, не успев войти в дом, засуетилась у плиты, с разговорами да пересказами:
— В Походок тундровики приехали. Никому покоя не стало. Казачество лютует. Избу Семёна Кодакова спалили, потому что красный флаг на ней был. Семён и его дружок Ганя Оконешников на Чукотье ушли. Ламуты не отыщут их. — Она ловко подхватила из печи противень с печёной рыбой и поставила на стол. Из простенка выдернула квадратную бутылку, протёрла фартуком и пододвинула Шошину. — С дороги, — сказала, — под муксун…
— Хорошая рыба! — похвалил Ефим, выбирая подрумяненный кусок.
— Кушайте, отдыхайте, чай пейте. — Прасковья принесла чистые стаканы и присела у края стола, скрестив, на высокой груди лёгкие руки. — До прихода казаков и ламутов к нам из Якутска отряд Красной Армии приходил. Собрания делали. Весело было. Советы были. Я тоже записалась в ячейку.
— В комсомол? — спросил Шошин.
— Не знаю, — откровенно призналась Прасковья. — Иннокентий Иванович Батюшкин называл нас активистами, а другие — ячейковцами. А как ещё?
— Комсомольцами! — подчеркнул Шошин. — Вы первые комсомольцы Колымы!
— Красивое название — комсомолец… — помолчав, сказала Прасковья.
— Колчаковцы знали о членах ячейки? — снова спросил Шошин.
— Носов выдал… — Голос её задрожал, будто жухлая осенняя стерня на зябком ветру, глаза затуманила влажная пелена неуёмного горя и тоски. — Моего Ваню в Нижний угнали — больше его и не видела… — Она помолчала и продолжала: — Отец мой был из казаков. Колыма приняла его, когда мне пяти лет не было. Маму шатун задрал на Горно-Филипповской заимке. Меня казаки и ламуты не трогают…
— Скажи, Прасковья, отчего ламуты так враждебно настроены к основному населению Приколымья?
— Батюшкин говорит, что это богатые ламуты взбунтовались против Советов. Остальные: кого пристращали, кого одарили, кому наобещали. Торговали они выгодно. Бывало и так, что скупали в голодное время пушнину у береговых чукчей и перепродавали иноземным купцам и скупщикам по повышенной цене. Богатели. А теперь им Советы поперёк горла встали. В Нижнеколымске ихний штаб сделан. Атаман Бочкарёв верховодит. Сюда несколько раз со всей сворой приезжал. Да только у нас ничего не ухватить ему. Батюшкин строгий староста. Бочкарёвцы его побаиваются…
— А большой отряд у Бочкарёва? — продолжал Шошин расспрашивать.
— Упряжек двадцать по округе шастает. Намедни Цапандин тут появился. Всё чего-то вынюхивал. Противный такой. Неверный.
— А кто он?
— Уполномоченный пепеляевского штаба. Есть там и местный кулак Соловьёв, и такой же пьяница Аболкин. Главари контрреволюционного мятежа.
— Да-а…
— Вы отдыхайте, — успокаивала Прасковья, — чай пейте, покурите. Я не курю, а табачок держу. Для угощения. — Вздохнула, и глаза её повлажнели. — К Батюшкину пойду. Собачек покормлю. Ишь что Носов натворил!.. Собачек потравил. Эта весть всю тундру обойдёт. Тундровики больно добрые и доверчивые. Выродки пользуются этим… К вам Курил придёт. Он мой брат. Собачек подберёт для ваших упряжек. Усилит их. Ваши собачки совсем истощали. Дорога у вас долгая.
— Только где она, эта дорога? — задумчиво произнёс Иосиф.
— Раньше аргиш до Якутска ходил. Курил знает путь на Аллаиху.
— Скажи, Прасковья, успеем мы до весенней распутицы добраться до Якутска? — спросил Шошин, и все ждали, что ответит Прасковья.
— Апрель холодный. Весна поздняя. Впереди пыныл пойдёт. Успеете. Тундра для человека открыта, всё в ней видно и слышно. Мой Ваня говорил, что люди должны быть красивыми, чтобы в тундре никогда не стреляли. Он тишину умел слушать. — Она опустила глаза, и длинные плотные ресницы её задрожали…
В просторную избу походского старосты Иннокентия Ивановича Батюшкина ввалились все сразу. В устоявшемся табачном дыму на оронах и прямо на полу сидели тундровики и коптили трубками. Те, кто в кухлянках, расположились у входа, другие возвышались на лавках.
Обветренные, дублёные лица. Десятки пытливых глаз. Коптящие жирники. Запах варёного мяса. Устойчивая прель ягеля, запахи кожи, меха и людей тундры. Охотники, оленеводы, рыбаки, отложив дела, приехали в Походское на совет к старосте — к самому уважаемому человеку. Устали тундровики от участившихся набегов белоказачества. Надо было решать. Делать выбор…
Появление в избе русских комиссаров нисколько не удивило походчан. Морщинистый, как вековая сухая ольха, седовласый старик эвен встретил Шошина долгим рукопожатием. Ритуала приветствия не избежали и Волков с Радзевичем. Он от души тряс ревкомовцам руки, а когда же все уселись и успокоились, многозначительно поднял руку:
— Товарищи из Анадыря прибыли!
Одно это представление произвело впечатление на собравшихся. Люди с проникновенным уважением смотрели на молодых людей, ибо не каждый каюр может решиться на такой путь. Да ещё в такое суровое время.
— Говорить будем, курить трубку будем, чай пить будем! — весело объявил седовласый эвен.
— Правильно, батя! — широко улыбнулся Шошин, почувствовав настроение присутствующих. — Вы курите, а я расскажу о положении дел. — И обратился к старику: — Табачок для беседы необходим: дымок рассеется, слово останется.
— Мало говори, однако, да умно, — заметил эвен. — Шаман много говорит, так много и рыбы берёт, и песца.
— Я совсем мало скажу, — успокоил старика Шошин. — Красная Армия, товарищи, разбила армию Колчака, банды генерала Пепеляева, Семёнова, Зубова в Сибири, на Дальнем Востоке и в Якутии, В Якутске упрочена Советская власть. Здесь же, на далёкой окраине, Республика Советов осаждена злейшим скопищем белогвардейщины, бежавшей от экспедиционных частей Красной Армии. Каратели не гнушаются ничем. Враги сеют недоверие и вражду между русским и якутом, ламутом, юкагиром и чукчей, между всеми народностями. Они хотят, чтобы мы убивали друг друга. Грабители, будь они американскими, японскими, английскими или русскими, жаждут одного: наживы путём обмана, порабощения и угнетения. Наша Советская власть на практике осуществляют программу большевиков — ленинскую программу о праве всех народов, больших и малых, на установление полного равенства между всеми народами.
— Значит, мы все равны? — с удивлением вдруг вырвалось у Курила.
— Конечно! — подтвердил Волков.
Тундровики стали переговариваться на родном наречии, посматривая на ревкомовцев, особенно на Шошина. Седовласый старик эвен встал, подошёл к столу, прикурил от жирника и спросил:
— Говорят, есть рабочие, солдаты и ещё… — Он даже зажмурился, стараясь вспомнить нужное слово. — Ну, как их?
