Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга
Глава XV
НОЧИ, ПРОВЕДЕННЫЕ В ХРАМЕ – РИЗНИЦА – МОЩИ СВ. ВАСИЛИЯ ВЕЛИКОГО – АРХИЕРЕЙСКОЕ СЛУЖЕНИЕ В ГРЕЧЕСКОМ ХРАМЕ – СРАВНЕНИЕ – МОЛИТВА У ГРОБА ГОСПОДНЯ – ЧТЕНИЕ ЕВАНГЕЛИЯ НА ГОЛГОФЕ – ИСПОВЕДЬ ТАМ ЖЕ – ПРИНЯТИЕ СВ. ТАИНСТВ В ПЕЩЕРЕ СВ. ГРОБА – ГЛУБОКИЕ, НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ – ОТДЫХ; ПОСЕЩЕНИЕ ПАТРИАРХА – УСЛОВИЕ С РАЗБОЙНИКАМИ; ИХ НАРУЖНОСТЬ – ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ДОРОГЕ
В продолжение этой второй молитвенной ночи, проведенной между Голгофой, Гробом Господним и другими драгоценными памятниками христианства, мы еще более с ними ознакомились, и, казалось, благоговейные впечатления еще глубже проникли в душу.
К рассвету монахи стали колотить в доску, призывая православных братий к слушанию часов и литургии. В этот промежуток времени хранитель, или ключарь святогробной ризницы, пригласил нас осмотреть вверенные его попечению священные предметы. Между прочим, мы приложились к мощам св. Василия Великого, которого рука, в целом ее составе, свидетельствует о нетленности праведного тела. Литургию, как и накануне этого дня, мы отслушали в самой Пещере Гроба Господня.
Точно так же провели мы и третью ночь, после которой, по случаю воскресного дня, в обширном отделе греческой церкви, расположенной входом прямо против Гроба Господня, один из архиереев служил с многочисленным причтом в восьмом часу утра позднюю, по тамошним обычаям, обедню.
Первыми строками моими я обязался передавать читателям впечатления свои откровенно, а потому не могу скрыть, что после глубоких, ни с чем не сравненных чувств во время тихой молитвы и смиренного богослужения предшествовавших ночей, впечатление великолепного служения архиерейского было уже не так сильно и глубоко. Великолепие это, которое само по себе уместно во внешнем порядке священнослужения и которое придает торжественную величественность нашим церковным обрядам, – в настоящем случае поразило меня противоположным этому чувством. Воспоминания ли безмолвных молитвенных ощущений, которыми я был так преисполнен при первом посещении иерусалимской святыни; близкое ли соседство этого великолепия со скромной гробницей Царя Царей; вид ли пышного облачения архиерея, в блестящей митре, с богатым посохом, на великолепном Седалище под балдахином, при преклоняющихся ему до земли священнослужителях, в нескольких шагах от того места, где Спаситель мира, облеченный в багряную ризу, с тростью в руке, со сплетенным из терний на главе венцом был привязан к столбу и там бит, поруган и оплеван; соседство ли самой Голгофы, где Он, подверженный истязаниям пропятия, распростер длани свои на кресте; громкие ли греческие напевы, вместо прекрасных звуков, отрадных русскому сердцу, славянского языка; шумная ли толпа народа, наполнявшая храм и состоявшая не только из любопытных зрителей, буйных мусульман, шумливых ребят, непрестанными криками и беготней возбуждавших мое негодование и отвлекавших от благоговения, или же – и всего вероятнее – все это вместе оставило у меня в душе неблагоприятные, на этот раз, впечатления. Не дождавшись конца литургии, я вышел из церкви и, прямо из дверей ее вошедши в Пещеру Святого Гроба, я с умилением проник в тихий уголок святыни, и там опять нашел прежние благодатные чувства.
Предположив в следующую ночь приступить к исповеди и к принятию св. таин, я не мог найти лучше места для приготовления к раскаянию и принятию благодати Божией, как на самых тех местах, где «смерть умертвися и мы ожихом». С неизъяснимым чувством углублялся я в чтение Евангелия, став коленопреклоненно перед престолом св. Голгофы, положив священную книгу на самое отверстие скалы, где во время оно стоял крест, с которого Спаситель мира молил Отца Небесного отпустить грехи обрекшим Его на смерть. Возможно ли при столь трогательных впечатлениях не быть до глубины души проникнутым особенным чувством умиления и раскаяния? Нет выражений, чтобы описать эти необыкновенные ощущения.
В полночь митрополит Мелетий подозвал меня к себе для исповеди. В нескольких шагах от описанного мною места, сидя на старинных архиерейских возвышенных креслах, он снисходительно принял слова моего раскаяния, удостоил меня архипастырского наставления, и, возложив на меня епитрахиль и руки, подал разрешение.
Вслед за тем началась обедня в Пещере Святого Гроба. Каким неземным ощущением наполнилось сердце мое в эту ночь, когда, после трогательной исповеди, на лобном месте казни Спасителя, готовясь приступить у самого Гроба Господня к святым тайнам, я повторял за священником молитву приступающих к св. причащению: «верую, Господи, и проч.». Это чувство превосходит всякое описание, и одна подобная минута стоит того, чтобы исключительно для нее прибрести в Иерусалим с конца вселенной. Что я чувствовал в ту минуту, когда с произношением, сквозь отрадные слезы раскаяния, из глубины души, последних слов молитвы: «Вечери Твоея тайныя, днесь Сыне Божий причастника мя приими, не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзание Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во царствии Твоем», приступил к божественной трапезе и причастился тела и крови Господа – в этом я не могу даже самому себе дать теперь отчета, ибо душе, отделившейся на мгновение от всего земного, при возвращении в мир существенный не дано удерживать того духовного, мгновенного восторга…
Возвратясь домой с сердцем полным благодатных ощущений, мы после полуторачасового отдыха пошли принять благословенье патриарха, отправляясь вслед за тем в путь.
Странствования по Сирии и Палестине в то время были весьма опасны: междоусобная борьба туземцев поставляла путешественников в необходимость избирать одно из двух средств для обеспечения себя от нападений и грабежа: либо нанимать многочисленный конвой, требующий значительных издержек, либо доверить судьбу свою по контракту нескольким разбойникам, которые, выговорив себе за эту услугу известную плату, дают знать всем окрестным товарищам буйного своего ремесла, чтобы путешественники взяты были под их личную ответственность. Этот последний способ самый верный и безопасный, а потому и мы его избрали. Дав заранее поручение войти за нас в сношение с благонадежными грабителями и таким образом заключив с ними заочно условие, мы в назначенный час нашли их у себя на дворе, в полном вооружении и готовности нам служить. Лица этих бродяг, впрочем, в своей сфере весьма благонадежных, изображали немало кровожадных наклонностей и крутых выходок. При виде этих злодеев мысль, что мы избираем их себе в телохранители, доверяясь их бесчестной чести, была, признаюсь, в своем роде не без особенно оригинальных ощущений. Тем не менее мы покорились этому странному условию спокойствия и безопасности, и пока Хассан, войдя с ними в дружелюбные сношения, вместе занялся укладкою и навьючиванием наших чемоданов, я пошел проститься с митрополитом Мелетием.
