Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Теперь от нее остался лишь пенек, как от срубленного дерева, а сама мачта вместе с реями и парусами лежала одним концом на борту, а другим купалась в море.
Вася вместе с другими бросился к мачте. Он весь дрожал. Ему хотелось руками поднять из моря это уже бессильное теперь крыло корабля.
Вдруг он остановился.
Матросы бережно несли на руках своего товарища, минуту назад стоявшего с банником у пушки. Васе даже показалось, что он знает этого матроса: у него на правой руке повыше кисти был изображен большой якорь.
Голова матроса была в крови, которая крупными каплями падала на палубу. Матросы опустили тело убитого на палубу и прикрыли его парусом.
А корабль все стрелял из всех своих пушек, и гром их отдавался в сердце юного гардемарина могучим голосом.
Вася неподвижно стоял над телом матроса. И эта солдатская смерть, увиденная им впервые, глубоко поразила его.
«Вот как умирают в бою, — думал он. — Просто и молча».
Слезы показались у него на глазах, и ему захотелось умереть так же просто и храбро.
Вдруг новый сильный удар, на этот раз в корпус корабля, сбил Васю с ног. Он упал на колени, но быстро вскочил, схватившись за свою шпагу.
Кто-то протяжно крикнул:
— Ка-ле-ное в пра-вы-й борт!
Едкий дым повалил из люка и стал распространяться по всему кораблю.
— Пожар!
Это слово, не будучи никем произнесенным, как искра, пролетело из конца в конец судна. Но, несмотря на это, матросы по-прежнему быстро и спокойно заряжали пушки и ворочали снасти, ловко исполняя команду; корабль продолжал стрелять раненым бортом.
«Нет, они слишком спокойны», — думал Вася с волнением.
Капитану Тревенину донесли» что ядро застряло вблизи крюйт-камеры, где хранилось несколько сот пудов пороха. Для разгрузки пороха требовалось столько же времени, как и на то, чтобы добраться до огня через трюм, доверху забитый бочкам» с солониной, квашеной капустой, сухарями.
— Разгрузить трюм! — приказал капитан. — Порох на палубу не поднимать, в море не выбрасывать!
Началась лихорадочная разгрузка трюма.
Матросы один за другим спускались в трюм, переполненный дымом. Но все же добраться к каленому ядру не могли. Грузы были сложены так плотно, что взрослый человек никак не мог пролезть к месту пожара.
— Давай Трошку! Трошку сю-да-а! — замогильным голосом кричал боцман Силыч откуда-то из глубины трюма.
Маленький, быстрый в движениях марсовой матрос Трошка, ловкий и цепкий, как обезьяна, юркнул в трюм, перекрестившись на бегу.
Но вскоре головы обоих, его и боцмана, показались из люка. Даже малорослый Трошка не мог пролезть в такой тесноте.
— Эх! — вздохнул боцман, вытирая рукавом слезящиеся от дыма глаза и отхаркиваясь. — Плечи не пускают! Мальца бы какого найти. Без того ничего не выйдет.
Все замолчали, и на секунду на палубе воцарилось молчание.
— Я полезу. Разрешите, господин капитан,— раздался вдруг среди молчания слегка дрожащий юношеский голос.
Капитан Тревенин, стоявший у трюма, обернулся. Он увидел Васю.
— Разрешите, господин капитан... — повторил Вася. Взгляд его выражал почти детскую мольбу и волнение. Капитан не долго колебался.
— Полезай, гардемарин, — сказал он. — Хоть ты и мал еще годами, но хвалю за храбрость.
Боцман Силыч мгновенно оживился.
— Скорей, скорей, гардемарин! — торопил он Васю. — Огонь не ждет. Бери ведро!
Схватив парусиновое ведро, боцман вместе с Васей исчез в дыму, валившем из трюма.
Прошло несколько томительных минут.
Наконец из глубины трюма повалил дым, смешанный с паром, и послышался глухой крик боцмана Силыча.
— Давай воды! Живо!.. — и тут последовало в придачу несколько морских слов обычного боцманского лексикона.
— Слава тебе, господи! Яков Силыч выражается, значит дело на лад идет, — сказал кто-то из матросов как бы про себя» и в трюм живой цепочкой полетели ведро за ведром.
Дыма стало выходить все меньше, в то же время смолкли и крики боцмана.
— Что там такое? Узнать! — приказал капитан, и в голосе его прозвучало беспокойство.
Марсовой матрос Трошка бросился к люку и начал спускаться вниз.
И в ту же минуту из люка послышался боцманский крик:
— Убери ноги! Кто там? Принимайте вот...
И в отверстии люка показалась беспомощно болтавшаяся на плечах голова Васи. Лицо его было бледно, в мокрых дымных потеках, глаза закрыты.
Сильные матросские руки подняли его наверх.
— Что с ним? — с тревогой спросил капитан.
— Угорел, — отвечали снизу.
— Врача сюда! — приказал командир корабля. — Что с огнем?
— Огонь залит, — весело отвечал боцман. — До самого ядра долез барчук-то.
Васю положили на палубу. Он открыл глаза.
Высокие паруса, простреленные вражескими ядрами, трепетали над его головой, и огромный корабль все еще сотрясался от залпов собственных батарей.
— Пожар потушен? — спросил Вася.
Сам капитан подошел и нагнулся над ним.
— Да, — ответил капитан Тревенин. — Пожар потушен, — И добавил: — Сегодня же донесу адмиралу для объявления в приказе по эскадре о вашем мужественном поступке, за который награждаю вас сей медалью.
Он нагнулся еще ниже к Васе и приколол к его груди серебряную медаль на полосатой георгиевской ленте.
Ночью бой несколько утих, но к рассвету разгорелся с новой силой, и к 25 мая шведская эскадра вынуждена была полностью скрыться в Выборгской бухте, так как меткий огонь русских пушек причинил ей серьезный урон. На некоторых шведских кораблях возникли пожары. Русские также били калеными ядрами.
Вася давно уже был на ногах, угар его совершенно прошел, и он все время вертелся то у пушек, то у кузнечных горнов, где раскалялись чугунные ядра.
— Поддай! — кричал Васе здоровенный матрос с засученными по локоть рукавами, в кожаном фартуке, напомнивший ему гульёнковского кузнеца Ферапонта. — Поддай!
И Вася, вызвавшийся сменить отлучившегося на минуту матроса, усердно раздувал огромные мехи, наблюдая за тем, как лежавший в горне черный полый шар сначала делался темно-вишневым, затем красным и в конце концов ослепительно белым.
— Готово.
И тот же самый матрос в кожаном фартуке, так похожий на деревенского кузнеца, поддевал крючком раскаленное ядро, рассыпавшееся роем огненных белых брызг и кричал своим помощникам:
— Принимай!
Раскаленное ядро катилось в горластое жерло пушки, шипя и изрыгая пар из пушечного ствола, ложилось на пыж из размочаленного каната и мокрого тряпья.
Бомбардир подносил тлеющий фитиль к запальному отверстию, и начавшее уже темнеть ядро летело к шведам, снова накаляясь в полете.
