Генри Мортон - От Каира до Стамбула: Путешествие по Ближнему Востоку

Как я уже говорил, большая часть территории размечена, и границы, хотя и не видимые глазом, настолько освящены традициями, будто кажутся вполне реальными. Но некоторые святыни являются общим достоянием, и представители любой церкви имеют право зажечь там светильник по какому-нибудь поводу. Иногда, чтобы сделать это, приходится вторгаться в чужие приделы. Это опасный момент. Когда процессия коптов проходит по территории греков и армян или наоборот, соблазн бывает слишком велик, чтобы ему противостоять.

Один мой приятель как-то водил по Иерусалиму ныне покойного епископа Гора и спросил его, что, по его мнению, сказал бы Иисус о сектантских распрях, бушующих вокруг Его могилы.

— Я думаю, Он улыбнулся бы своей удивительной улыбкой, — ответил епископ, — и сказал бы: «Должны же быть у моих детей игрушки. А дети вечно ссорятся из-за игрушек».

Глава третья

Гробница Иисуса Христа

Встреча с паломником у Гроба Господня.

Гробница Иисуса Христа — это маленькая келья с мраморными стенами, шесть с половиной футов в длину и шесть футов в ширину. Одновременно в ней могут находиться три-четыре человека, не больше. Справа — растрескавшаяся глыба белого мрамора в три фута высотой, покрывающая скалу, на которую Его, снятого с креста, положили.

С мраморного потолка этой крошечной кельи свисают светильники, принадлежащие греческой, римско-католической, армянской, коптской церквям. Католики известны в Палестине как латиняне.

Когда я вошел, у глыбы стоял бесстрастный греческий монах с мягкой черной бородой, в черной рясе и высокой черной шляпе без полей, под которой волосы были собраны в пучок. В руке он сжимал множество свечей и, когда в келью входили паломники, давал каждому по свече, чтобы они зажгли их от уже зажженных.

Один из паломников преклонил колени перед могилой. Я решил не мешать ему и подождать в маленькой передней.

Прождав довольно долго и потеряв терпение, я нагнулся и, заглянув в низенький проем, увидел, что человек этот — старый согбенный крестьянин в оборванной одежде, обутый в огромные войлочные башмаки. Этот болгарин приплыл сюда на корабле паломников, как обычно приплывают русские. Возможно, всю жизнь копил деньги на поездку.

Крестьянин беспрестанно целовал мраморную плиту, слезы текли по глубоким морщинам на его лице и капали на камень. Своими большими, грубыми руками с потрескавшимися, почерневшими ногтями он нежно гладил мрамор, молился и часто крестился.

Он молился громко, дрожащим голосом, я не понимал ни слова из того, что он говорил. Потом достал из кармана какие-то обрывки грязной бумаги и клочок ленты, потер их о камень и положил обратно в карман.

Я решил, что, пожалуй, и мне хватит места внутри, просунул голову, потом вошел. Мы с греческим монахом и коленопреклоненным крестьянином заняли все небольшое пространство. Потревоженный моим появлением, старик поднялся с колен. По лицу его все еще текли слезы. Он что-то шепнул мне. Мы с ним теперь стояли лицом к лицу, вплотную друг к другу, и, взглянув ему в глаза, я понял, что вижу истинно счастливого человека.

Исполнилась мечта его жизни. Никогда раньше мне не случалось видеть такого радостного, такого умиротворенного выражения на человеческом лице. Я бы все отдал за возможность поговорить с ним, но вот мы стояли рядом здесь, у Гроба Господня, он что-то шептал мне, а я не понимал и только бестолково мотал головой.

Тогда он повернулся к греческому монаху и повторил ему то, что только что сказал мне. Но и монах его не понял и тоже помотал головой. Крестьянин пришел в страшное волнение. Он чуть возвысил голос, поднял глаза на мраморную плиту, снова посмотрел вниз и указал сначала себе на лоб, а потом на светильники, которые висели над гробом Христа. Тут монах наконец понял. Важно кивнув, он опустил один из светильников, висевших на цепях, взял клочок ваты, окунул его в лампадное масло и ватой начертал крест на лбу крестьянина.

Старик снова упал на колени, обратившись лицом к Гробу. Он не хотел уходить. Видимо, разум его слегка помутился от религиозного экстаза. Грубыми, покрытыми шрамами и трещинами ладонями он все гладил и гладил мрамор, любовно, как волосы ребенка. Наконец, пятясь, он отошел от Гроба, и полумрак придела Ангела поглотил его.

Глава четвертая

Вифлеем

Я знакомлюсь с нынешними жителями Вифлеема и захожу в церковь Рождества Христова.

Белые дома жмутся к слону холма, как стайка испуганных монахинь. Они стоят у края дороги и со страхом смотрят вниз. Заканчиваются полосатые террасы, и начинаются голые скалы. Последние оливы, кажется, изо всех сил стремятся убежать от жары обратно на террасы. Белые дома смотрят на них удивленными глазами-окнами, разинув рты-двери. Солнечные лучи лупят по земле с голубого неба.

Над плоскими белыми крышами поднимаются колокольни мужских и женских монастырей. В знойном воздухе почти постоянно стоит колокольный звон: либо братьев-салезианцев, либо сестер-викентианок созывают на молитву. В начале дороги, ведущей наверх, в белый город на холме, — щит, самым абсурдным образом возвращающий эту местность в реальный мир. На ней написано: «Граница муниципального округа Вифлеем. Сбавить скорость».

Путешественник, который, подъезжая к Вифлеему, думает, например, о Святом Луке Боттичелли, в изумлении останавливается перед этим щитом. Ему никогда раньше не приходило в голову, что у Вифлеема, как у всякого города, могут быть границы. Ему поначалу кажется чуть ли не святотатством, что здесь имеются мэр и муниципалитет. Потом, когда, устав чувствовать, человек начинает думать, его вдруг осеняет, что мэр Вифлеема — потрясающий символ. Это знак почти ужасающей продолжительности человеческой истории. Предшественники этого самого мэра исполняли здесь свои обязанности во времена Ветхого Завета, когда и Христа еще не было. Вифлеем упрямо постоянен, как большинство палестинских городов, по которым прокатилась не одна волна завоеваний, а им будто все равно. Вифлеем видел евреев, римлян, арабов, крестоносцев, сарацин, турок. И все они оставляли свои «щиты» с объявлениями. И вот теперь — объявление по-английски, которое, к тому же, призывает вас «сбавить скорость».

Поднимаясь по холму в Вифлеем, вы желаете только одного — чтобы вас оставили в покое; но молодые арабы с горящими глазами, в европейской одежде и красных шапочках тарбушах почти насильно влекут вас в диковинные лавчонки. Там предлагают изделия из перламутра, древесины оливы, черного камня из Мертвого моря. Если все это не производит впечатления, вам пытаются продать платье Вифлеемской невесты. Когда вы спрашиваете, что, черт возьми, вы будете делать с таким экзотическим приобретением, они улыбаются и просто суют его вам в руки: