Жюль Верн - Дунайский лоцман
В отличие от своего тюремщика Сергей Ладко не мог выстроить разумные предположения о причинах его похищения. Тайна казалась непроницаемой.
Когда после лихорадочной дремоты он очнулся в темнице, первым ощущением был голод. Ладко не ел уже, вероятно, более суток.
Сколько мог, он терпел, но желудок становился все более повелительным, Сергей утратил относительное спокойствие. Может, его решили уморить? Он позвал. Никто не отвечал. Он позвал громче. Тот же результат. Он закричал — никакого отклика.
Разъяренный, он попытался разорвать веревки. Но они были крепки, и Ладко напрасно катался по полу, напрягая мускулы. При одном из почти конвульсивных движений он наткнулся лицом на что-то мягкое, вкусно пахнущее. То был хлеб с куском сала, несомненно, положенный здесь, когда он спал. После нескольких бесплодных попыток пленнику удалось обойтись без помощи рук, ухватить еду ртом.
Когда голод был утолен, потянулись медленные монотонные часы. В тишине ропот, легкая дрожь, подобная дрожи листьев, взволнованных ветерком, коснулись его слуха. Нетрудно было догадаться, что судно, на котором он находился, плыло, рассекая воду… Сколько часов прошло до тех пор, когда над ним снова подняли трап? Подвешенная на конце бечевки порция, подобная первой, закачалась в отверстии, освещенном смутным светом, и легла возле него.
Еще протекли часы, и люк опять открылся. Спустился человек, приблизился к неподвижному телу, и Сергею Ладко снова заткнули рот. Очевидно, его криков боялись, и где-то близко находилась помощь? Без сомнения, это было так: едва удалился человек, пленник услышал, что по потолку его темницы ходят. Он хотел позвать… Но разве крикнешь, когда во рту кляп… Шум шагов прекратился.
На помощь уже не приходилось рассчитывать, это стало ясно позднее, кляп без всяких объяснений вытащили. Раз ему позволено звать, значит, для них это не опасно. А тогда какой смысл кричать?
После третьей порции еды, похожей на первые, время стало тянуться особенно медленно. Без сомнения, была ночь. Сергей Ладко прикидывал, что его заточение продолжалось около двух суток. Люк снова открылся, по трапу в трюм сошли четверо.
Сергей Ладко не имел времени разглядеть этих людей. Быстро ему всунули затычку, завязали глаза и, ослепив его и сделав немым, стали, как в первый раз, передавать из рук в руки.
По ушибам и толчкам он узнал узкое отверстие, трап, как он понял, через который его уже протаскивали раньше. Снова он пересчитал боками ступеньки трапа. Короткий переход, затем его бросили на пол, и он почувствовал, что у него вытаскивают затычку изо рта и снимают повязку с глаз. Едва он открыл глаза, как дверь с шумом захлопнулась.
Сергей огляделся. Хотя он переменил всего лишь тюрьму, но эта была неизмеримо лучше. Через маленькое окошко сюда проникал свет, позволяя рассмотреть положенную перед ним обычную пищу, которую до сих пор приходилось разыскивать на ощупь. Солнечный свет вернул ему бодрость, и положение показалось менее безнадежным. За окошком была свобода. Он постарается ее завоевать.
Долго и безуспешно искал он орудие, пока наконец, в сотый, возможно, раз обшаривая взглядом тесную каюту, он заметил у стенки что-то вроде железной полосы, она, выходя из пола и вертикально поднимаясь к потолку, вероятно, скрепляла доски обшивки. Возле пола железка прилегала к доскам неплотно, и представлялось возможным если не перерезать об нее веревку, то перетереть. Такое трудное предприятие заслуживало попытки. С большим усилием подобравшись к этому железному выступу, Сергей Ладко тотчас начал тереть об него веревку, стянувшую руки. Почти полная неподвижность, к которой его принуждали путы, делала работу тягостной, и движение рук, производимое только толчками всего тела, имело очень короткий размах. И мало того, что работа была медленной, она крайне утомляла, и уже минут через пять лоцману пришлось устроить передышку.
Дважды в день, в часы еды, он прерывал работу. Все один и тот же тюремщик приносил пищу, и, хотя лицо скрывалось под полотняной маской, Сергей Ладко, без сомнений, признавал его по седеющим волосам и замечательной ширине плеч. Впрочем, хоть он и не мог разглядеть лицо, общий вид человека создавал впечатление, что Ладко где-то его видел. Он не мог сказать точно, но эти могучие плечи, грубая походка, седеющие волосы под маской казались знакомыми.
Пища приносилась в определенные часы, а в другое время никто не входил в его тюрьму. Ничто не нарушало бы тишины, если бы порой он не слышал, как отворялась дверь напротив. И потом до него доносился звук двух голосов — мужского и женского. Сергей Ладко бросал работу и напрягал слух, пытаясь различить голоса, они вызывали какие-то смутные далекие воспоминания.
Пять дней прошли таким образом. Ладко уже начал спрашивать себя, достигнет ли он чего-нибудь, как однажды вечером веревка, связывавшая его кисти, внезапно лопнула.
Сергей Ладко попытался двинуть освобожденными членами. Сначала это оказалось невозможно. Остававшиеся связанными в течение долгой недели, его руки и кисти были точно парализованы. Мало-помалу способность шевелиться вернулась к ним и постепенно улучшалась. После часа усилий Ладко мог уже кое-как работать руками и развязал ноги. Он сделал первый шаг к свободе. Второй — выбраться наружу через окно, через которое он видел если не берег, скрытый темнотой, то дунайскую воду. Обстоятельства благоприятствовали. Ночь была темна. Кто поймает его в такую ночь, когда ничего не видно в десяти шагах? Впрочем, в каюту заглянут только утром. Когда заметят его исчезновение, будет уже поздно.
Серьезная трудность, более чем трудность — физическая невозможность остановила первую попытку. Достаточно просторное для гибкого, тонкого юноши, окно оказалось слишком узким, чтобы пропустить мужчину в цвете лет и наделенного такими достойными зависти плечами, как у Сергея Ладко. И он, напрасно истощив силы, должен был признать препятствие непреодолимым и, задыхаясь, упал снова на пол.
Неужели ему не суждено выйти отсюда? Он долго созерцал темный квадрат ночи в дразнящем окне, потом, решившись на новые усилия, снял одежду и яростным порывом устремился в зияющее отверстие, решив прорваться во что бы ни стало.
Текла кровь, трещали кости, но сначала одно плечо, потом рука прошли, и косяк окна уперся в его левое бедро. К несчастью, первое плечо тоже застряло, да так, что каждое новое усилие оказывалось бесполезным.
Одна часть тела освободилась и висела над рекой, а другая оставалась в плену; бока Сергея Ладко были так стиснуты, что он счел положение невыносимым.
Если бежать таким образом оказалось невозможно, следовало искать другие средства. Может быть, удастся вырвать один из косяков окна и расширить отверстие.
