Боги лотоса. Критические заметки о мифах, верованиях и мистике Востока - Еремей Иудович Парнов
Реликвии Кулу
Это было весьма сомнительно, потому что в Кулу долгие годы жили Рерихи, и Николай Константинович не преминул бы отыскать драгоценные документы. Замечание директора я, естественно, пропустил мимо ушей.
Но слова о возвращении к истокам нежданно-негаданно помогли мне докопаться до истины. Я подумал о том, что печатные работы Рериха и породили новые слухи о манускриптах, якобы объявившихся в Кулу! Так след замкнулся, рисуя круг, который никуда не ведет.
Легенда творит легенду.
Великая жизнь тоже творит ее. Вспоминая серую плиту на зеленой травке музея, я мысленно видел камень в цветущей роще Кулуты. Строгие буквы вещего алфавита деванагири, общего для санскрита и хинди, рождали слова, исполненные величия и потаенного смысла: «Тело махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Бикрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года. ОМ РАМ».
«О, Рама!» - вспомнил я восклицание на камне Гандиджи… Смерть застала Рериха за подготовкой к возвращению на родину. Он умер гражданином Советского Союза, а похоронен был по обычаям Индии.
«Алтай - Гималаи». Мост дружбы.
Последний день в Сринагаре я провел в радиоцентре.
Я много упустил из живой и наглядной лекции по истории индийской музыки. Каюсь. Но как ясно, как хорошо думалось под волнистый узор флейт и короткие пассажи та-рангов. Единый мотив, звучащий от Канья-кумари до Гималаев, чудился мне. И синие перевалы Леха, где так одичало свистят вьюги, вставали во мгле.
Студию озаряли новейшие люминесцентные светильники, и поэтому мглы не могло быть и в помине. Просто я не знаю, как иначе назвать тонкую границу, отделяющую обычное зрение от внутреннего ока. И вне, где сверкала медь инструментов и переливались краски костюмов, и внутри, где волнами бежали за хребтами хребты, было светло. Но полем мглы пролегала разделительная полоска.
Все, что рождалось внутри, было творчеством ночи. И поэтому перевалы Леха, где так одичало свистят вьюги, вставали во мгле.
СОКРОВИЩЕ НА ЛОТОСЕ
По каплям созревает зло,
Не в одночасье ослепляет.
И чудотворность верных слов
Оно сперва не ослабляет.
Но неизбежен страшный миг,
Когда сольются капли в массу -
Зловеще искривится мир
В уродливую злую маску
И тьма окружит палача
Красней травы на поле битвы.
Не застонать, не закричать,
И позабудутся молитвы.
Дхаммапада
От Джомолунгмы до Аннапурны, от Кариолунги до Лхоце и Канченджанги слышится серебристый перезвон колокольчиков, костяной рокот барабанов, изготовленных из черепных крышек самых благочестивых людей. На горных лихих перевалах, где за поясом многоцветных рододендронов начинается блистательное колдовство вечной зимы, высятся каменные пирамиды, куда каждый новый путешественник добавляет еще одну круглую гальку или плоскую слюдяную плитку, взятую у подножия пощадившей его горы.
Ослепленный снегами, обожженный беспощадным солнцем, восходит путник на перевал, носящий имя грозного бога Хэваджры, где над каменным обо полощутся по ветру пять разноцветных флагов, олицетворяющих стихии вселенной. Падает камень в гремящую кучу, и, сложив ладони, путник бормочет тибетское заклинание: «Лхачжа-ло!» («Дай мне сто лет!») Но он не знает, что будет с ним через минуту. Твердыня каменных стен осталась внизу. По-разному освещенные солнцем, драконьи хребты суровеют пронзительной синью, отливают медной зеленью, слабо отсвечивают желтизной ртутных паров. Пленки тумана бросают влажные сумрачные тени. Белые потоки водопадов кажутся недвижимыми на отвесных обрывах.
Не хватит сердца, чтобы вместить эту дикую, отрешенную от человека и вечно равнодушную красоту. Все здесь превосходит разум. И нерожденные слова умирают в горле перед бездной, которую нельзя измерить ни страхом, ни восхищением.
За сизым туманом угадывается индиговая гряда величайших восьмитысячников, за наполненной синим крахмалом пропастью лежат невидимые в сиреневой мгле долины. А внизу уже вечер. Курится, застывая, туман. В молчаливой немыслимой синеве, в угасающем люминесцентном свечении четко вырисовываются острые контуры скал. Закончен долгий подъем. Впереди спуск в долины. Могли ли горцы, вся жизнь которых зависит от капризов могучих стихий, не обожествить свои величавые горы? Прислушиваясь в ночи к ужасающему реву и скрежету ползущего льда, они населили их страшными демонами. Окруженные ложными солнцами, чьи преломленные интерферирующие лучи ткут чудесную иллюзию, они внимали поучениям отшельников об изначальной пустоте и щемящей иллюзорности мира. В радуге, замкнутой в правильный круг, мнился им нимб, увенчавший лик будды Ами-табхи - владыки западного рая. Всюду были тайные знаки. Волшебные заклинания высечены у горных проходов, вода и ветер без устали вращают цилиндры, наполненные молитвенными свитками. Каждый оборот уносит в беспредельную высь миллионы чудодейственных «мани». А небо в ответ шлет свои веления, дожди при шести ложных солнцах, ночные огни, что тлеют в сухом разреженном воздухе на золотых навершиях монастырей, трагическое многоцветье прекрасного, жуткого, необыкновенного неба.
На каждом шагу здесь встречаешь чор-тэнь - сооружение, олицетворяющее индо-буд-дийский космос с его землей и небом, пустотой и вечным огнем вселенной, солнцем, луной и странами света. По символическим знакам и форме колокола можно узнать, какой ступени «восьмеричного пути» к совершенству посвящено это причудливое строение, так удивительно гармонирующее с дикой прелестью первозданной природы.
Святое место
Гималаи - все еще изолированная область планеты. То, что горские племена, говорящие на языке тибето-бирманской группы, именуют словом лэм - дорога или даже чжя-лэм - большая дорога, зачастую обернется узенькой тропкой, петляющей по дну пропасти, вдоль стремительного потока, который редко удается перейти вброд. Мостов почти нет. Лишь изредка можно увидеть два-три бамбуковых ствола, переброшенных над ревущим, белым от бешеной пены омутом. А «подвесные» мосты целиком сплетены из лиан. Они качаются над обрывом, как матросская люлька в семибалльный шторм. Ни пони, ни як не отважатся войти на эту шаткую скрипучую паутину. Весь груз переносят в заплечных корзинах, широкая лямка которых плотно обхватывает лоб. Именно этот исконный способ породил миф о том, что в Гималаях не знают колеса. Французский этнограф Мишель Пессель тоже отдал дань этой выдумке в своей последней книге «Путешествие в затерянное королевство». Колесо пришло в эти края еще с первыми буддийскими проповедниками как символ мирового закона. У каждого храма стоят сотни молитвенных колес, которые прилежно вращают монахи и прихожане. Здесь неведома всего лишь повозка, потому что нет для нее дорог. Запутанный лэм змеится по крутым отрогам, вздымающимся на пять и более тысяч метров. Рядом сияют облака и кружат колючие метели,
