Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель
Вечером я прошёлся по базару с Таши. Мы говорили по-тибетски, и мне уже казалось, что я всегда только и разговаривал на этом языке. Прежний мир растворился в небытии, насущными были заботы и хлопоты текущего дня. Я поделился сомнениями с Таши — удастся ли нам затеянное?
Таши ответил уклончиво.
— Что ты думаешь о Кансе?
— Ничего не думаю.
— Но, по-твоему, это славный человек? — изменил я вопрос.
— Не знаю. Мы с ним раньше не виделись, — упорно держался Таши.
— Как ты считаешь, мы ничего не забыли?
— Не знаю. Это твоя забота.
Интересно, добьюсь я какого-нибудь ответа? В конце концов Таши сделал мне выговор:
— Что ты всё время спрашиваешь — как я считаю, что я думаю. Мы, тибетцы, не думаем. Как можно думать о том, чего не знаешь!
Это был первый преподанный мне урок фатализма. Зачем беспокоиться, если события ещё не наступили?
На следующий день, однако, оказалось, что тревога снедала меня не напрасно. К десяти часам утра носильщиков ещё не было. Пробило одиннадцать, когда они появились и затеяли перебранку о грузах и о цене. В конце концов с каждым пришлось сговариваться в отдельности в зависимости от величины и веса тюка. В полдень носильщики, Канса и Калай высыпали на главную улицу, ведущую через базар на север, и вскоре скрылись из виду. Я же остался с Таши отобедать у Сершана.
Час спустя мы тоже выступили в путь. Проходя через базар, где на нас никто не обратил внимания, я пожалел, что выход в путь не был обставлен более грандиозно.
Столь же скромно и незаметно мы прошли мимо полевого госпиталя, где хозяйничал врач-европеец. Я посмотрел на него с нежностью: быть может, это последнее знакомое лицо, которое я встречу в пути. Я оставлял позади не только западную цивилизацию — я нырял в другую эпоху, углублялся в неведомый район высочайших на свете гор. Отныне ни «Грамматика» Белла и никакая другая книга не могли мне помочь.
Если бы, подобно Таши, я мог не думать о будущем!
…Мы шли через пригород, как вдруг я увидел подозрительно знакомую кучу ящиков, корзин и снаряжения, лежащих на обочине. К своему ужасу, я убедился, что это были мои вещи. Они валялись в придорожной пыли, и никто их не охранял.
Где же Калай? Где Канса? Где носильщики?
Ответ я получил полчаса спустя, когда, широко улыбаясь, появились мои люди. Они сказали, что остановились «перекусить»…
Мне бы хотелось описать первый день похода из Покхары в героических тонах. Увы, это не отвечало бы истине. Он не был похож на стремительный марш-бросок. Носильщики ползли со скоростью улиток, и я не мог их упрекнуть, поскольку сам нёс в руках только шляпу.
Когда ноги стали гудеть и в голове надсадно застучала мысль о такси, я просто сел на обочину, раздавленный мыслью, что это только начало; все перевалы ещё впереди, а расстояние, которое мы прошли туда, придётся одолевать и обратно. С тайной надеждой я спросил Таши, не устал ли он, — тогда было бы легче переносить боль в собственных ногах. Тот коротко ответил: «Нет. С чего бы?».
Солнце прожигало насквозь, и мне понадобились стоические усилия, чтобы любоваться пейзажем. Он не изменился со времён Марко Поло.
— Кипо ре (красиво)? — окликнул я Таши.
— Шита кипо (очень красиво), — ответил тот с улыбкой.
Мы завели разговор о дороге, о нашем маленьком караване, потом перешли на «жизнь вообще».
Таши считал своё нынешнее существование из рук вон плохим. Он верил в перевоплощения душ и полагал, что прожил уже несколько более удачных жизней, но эта с самого начала оказалась несчастной.
Таши воплотился 21 год назад в деревне шерпов амдо. Семья его исповедовала религию бон, одну из древнейших в Центральной Азии; она зародилась задолго до появления Будды. В основе религии бон лежат многочисленные мифы и верования в колдовство и магию, которые были распространены не только в Азии, но и в дохристианской Европе.
Однажды, гуляя по узеньким, замощённым кирпичом уличкам непальской столицы, я обратил внимание на крохотное кафе, в котором собирались тибетские беженцы. Я зашёл туда, дабы испробовать действенность моих американских уроков и чтения Грамматики Белла.
В полутёмной комнате, отделённой от улицы занавеской, за низкими деревянными столиками сидели тибетцы. На некоторых были классические халаты тёмно-бордового цвета и высокие сапоги, на других — куртки с множеством молний, на третьих — западная одежда по тогдашней непальской моде. Там я познакомился с Таши. Мы сразу же подружились. Много вечеров мы провели за маджонгом в кафе, ставшем, как я выяснил, главным местом встреч шерпов амдо. Таши знал немного хинди, и поначалу беседы наши проходили скованно. Но постепенно я научился бегло говорить по-тибетски, и всё стало на свои места.
А когда через полгода хлопот я получил долгожданное разрешение на поход в Мустанг, выяснилось, что мой старый друг антрополог не может сопровождать меня, и я остался один. Тут-то Таши и вызвался стать моим спутником. Его мать категорически возражала против дальнего путешествия. Что ж, её волнение можно было понять: потерять мужа, расстаться бог знает насколько с младшим сыном и теперь провожать в опасный путь старшего — это уж слишком!
Но Таши крепко стоял на своём
Мустанг — настолько маленькая область, что для неё не нашлось места даже в Британской энциклопедии. Тамошнего короля индийцы называют раджой, но подлинный его титул — Ло гьялпо («гьялпо» — по-тибетски «король», а «Ло» — местное название Мустанга). Вполне возможно, там не окажется ничего интересного, кроме нескольких заброшенных деревень. Но с другой стороны, есть шанс открыть мир, само существование которого долго ставилось под сомнение.
Мы шли, окружённые запахом мокрой глины и таинственными тенями, сгущавшимися в сумерках. Я спросил Таши: «Ты боишься смерти?» К большому удивлению, он рассмеялся:
— Так или иначе, все ныне живущие через девяносто девять лет умрут.
И добавил:
— Выходит, всем им бояться?.. Никто не знает, почему он явился на свет и почему умрёт
Подобный философский подход не мешал Таши бояться превратностей судьбы, особенно после всего, что выпало на его долю. Мы условились, что он будет выдавать себя за непальского шерпу, из которых обычно набирают носильщиков для гималайских экспедиций. Комизм ситуации заключался в том, что прилегающий к Эвересту район — предполагаемую «родину» Таши — хорошо знал я, тогда как он не ступал туда ногой.
Наша маленькая группа никак не походила на хорошо оснащённые экспедиции, которые обычно отправляются покорять вершины или исследовать отдалённые районы Гималаев. Но нехватку снаряжения и людей, я надеялся, мне заменит знание тибетского языка. Если только достанет сил на нём разговаривать…
Пройдя несколько километров по сухому каменному ложу когда-то бурного потока, мы начали подъём. Это была бесконечная гигантская лестница, ступени которой были выдолблены в скале и отполированы босыми ногами бесчисленных носильщиков, паломников, воинов и купцов. Я хватал ртом воздух и со стороны, вероятно, выглядел весьма неважно, потому что Таши спросил, нет ли у меня «газовой болезни», начинающейся на большой высоте.
— Не глупи, — сказал я, тяжело дыша. — Просто устал немного.
— Попробуй пососать гальку, — посоветовал Таши (это было древнее лекарство шерпов амдо против высотной болезни).
Было уже совсем темно, когда мы ступили на узкую, вымощенную булыжником улицу. То было селение Нодара.
На следующее утро, ещё затемно, в густом тумане, под дождём мы продолжили свой путь наверх. Мы шли на запад всё выше и выше, пробиваясь к великому торговому пути в Тибет. Вокруг скользили неясные тени, пахло мокрой глиной и дымом. А вот и перевал. Я успеваю немного растереть гудящие икры, и мы начинаем спуск. Нашей целью было местечко под названием Хилле.
Дорога вниз заняла четыре часа. Тропа, извиваясь, всё глубже зарывалась в зелёный ад. Я с тоской смотрел на спины впереди идущих. Каждый шаг означал, что скоро нам придётся опять ползти вверх.
