Испытание льдом - Фарли Мак-Гилл Моуэт
На следующий день мороз был столь суровым, что ночью треснул оловянный чайник с водой, забытый юнгой в каюте. Теперь я просто не знаю, в каких же сосудах хранить ценные жидкости, когда плаваешь в таких холодных морях.
5 февраля умер матрос Лауриц Берген, и я снова послал человека к врачу, заклиная его, во имя Бога, вспомнить о каком-нибудь лекарстве или хорошем средстве. Поскольку сам он тяжело болен и слаб, пусть сообщит, какое же снадобье или лекарство мне применить для исцеления команды. На это врач дал тот же ответ: вся надежда на Бога, а сам он ничем помочь не сумеет.
10 февраля. Прошедшие дни держалась довольно мягкая погода, но многие люди заболели и ослабли. В этот день умерли два матроса.
12 февраля мы поймали двух белых куропаток, и это было весьма отрадно, так как они пошли в пищу больным. И на следующий день я распорядился выдавать каждому матросу по трети пинты вина перед приемом пищи, а утром — по целой порции виски, все это сверх обычного довольствия.
Все эти дни ознаменовались только тем, что болезнь распространялась, команда слабела, и число больных непрерывно возрастало, так что к 17 февраля осталось только семеро здоровых, которые могли еще носить дрова и воду, а также выполнять необходимые работы на корабле. В тот же день умер моряк, болевший в течение всего плавания. Но о нем можно по справедливости сказать, что он был неопрятен, как животное.
На следующий день умер Расмус Кебенхауфн, а всего (к этой дате) погибло уже 20 человек. В тот день мы добыли зайца, что нас очень обрадовало.
20 февраля скончался пастор.
29 февраля мороз был настолько сильным, что никто не мог пойти на берег за водой или дровами, и повару пришлось самому добывать топливо. Я же сам убрал свою каюту, так как в этот день заболел и слег мой слуга.
4 марта стояла мягкая погода, и мы на открытой местности поймали пять белых куропаток, что было весьма кстати. Я приказал сварить бульон и напоить им больных. Но есть мясо они не могли из-за распухших от цинги десен.
8 марта скончался Олуф Бойе, болевший почти девять недель, а 9 числа — бочар Андерс, болевший с Рождества.
21 марта. Последние дни погода была неустойчивой — то ясной и теплой, то холодной и суровой. Что до команды, то, увы, большинство слегло, и было очень тяжко и грустно смотреть на больных и слышать их стоны. В тот день скончался врач и Повел Педерсен; оба они болели почти с самого Рождества. С этого числа болезнь свирепствовала все сильнее с каждым днем, так что мы, оставшиеся в живых, с трудом успевали погребать усопших.
24 марта. Прошедшие дни были ясные и теплые, без мороза. Один из наших людей пошел на берег и, взобравшись на высокую скалу, увидел за бухтой открытое море, что преисполнило нас надеждой на избавление. Но на следующий день скончался наш шкипер Ян Олуфсен.
Тут я стал часто выходить на берег, собирая травы там, где растаял снег. В этих местах трава осталась такой же свежей, какой была осенью. Но ее надо было рвать, как только она покажется из-под снега, иначе она быстро вяла. Я набрал также ягод и раздал матросам.
27 марта я открыл сундук врача и тщательно ознакомился с его содержимым. Ведь теперь, когда у нас не было врача, мне предстояло по возможности заменить его. Однако тут я обнаружил досадное упущение: отсутствовал перечень, составленный медиками, по которому можно было бы определить, для чего предназначаются те или другие лекарства и как их применять. Я обнаружил, что в сундуке было много лекарств, и могу поклясться жизнью, что покойный ничего о них не знал. Еще меньше знал он, для какой цели и как надлежит их применять. Все названия были написаны по латыни, а этот язык врач за свою жизнь даже не успел забыть, так как вообще его никогда не знал. Когда он брал в руки пузырек или коробку с лекарствами, то надписи на этикетке ему переводил пастор.
29 марта умерли Исмаэл Абрахамсен и Кристен Грегерсен. Их трупы погребли так, как нам позволяли в то время наши силы и возможности.
30 марта был сильный мороз, и в этот день скончался наш плотник Свен Арфуэдсен. И вот пришла для меня пора величайшей скорби и несчастий: я походил на тоскующую в одиночестве пугливую птицу. Мне приходилось теперь носиться по всему кораблю, утолять жажду больных, кипятить для них воду, давать им то, чтó, по моему разумению, могло бы принести пользу. А ко всему этому я не был приспособлен и имел о таких вещах весьма смутное представление.
На следующий день скончался мой второй помощник Йохан Петерсен, а назавтра — мой племянник Эрих Мунк: их тела были погребены в одной могиле.
3 апреля был жестокий мороз, так что никто из нас не решался вылезть из-под одеяла. Некем мне было теперь и командовать, ибо все слегли, вверив свои души Богу. У нас царила величайшая горесть и печаль. В этот день умер Иффуэр Алсинг.
5 апреля скончались Кристофер Опслоэ, Расмус Клемендсен и Лауриц Хансен, причем здоровых людей осталось так мало, что мы еле успевали хоронить погибших.
8 апреля скончался наш английский лоцман Вильям Гордон, а вечером — Андерс Соденс. Их пришлось похоронить в одной могиле, которую мы, остававшиеся в живых, едва сумели выкопать, ибо ослабели до предела. Из-за этого никто из нас не смог пойти в лес за дровами. Нам пришлось собрать на корабле все, что годилось на топливо, а когда уже ничего такого не осталось, мы вынуждены были разобрать на дрова нашу шлюпку.
10 апреля скончался мой лейтенант, достопочтенный и высокородный Мауриц Стюгге; я израсходовал часть своего постельного белья, чтобы завернуть покойника. Лишь с большим трудом сколотили мы ему гроб.
Через три дня я принял ванну в бочке из-под вина, которую распорядился для этого приготовить. Я широко применял также все травы, найденные в сундуке доктора, которые, по моему мнению, могли принести пользу.
После меня помылись и все те, кто еще мог двигаться и не слишком ослабел, и это мытье, благодарение Богу, очень нам помогло, особенно мне.
14 числа был сильный мороз. В этот день только у четверых, не считая меня, хватило сил приподняться на койках и прослушать проповедь по
