Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин
—Вы что, может быть, и с командованием дивизиона согласовали этот вопрос?
—А зачем нам такими вопросами беспокоить командование?
—Значит, по-вашему, это мелочи?
—Не мелочи. Но этот вопрос можно решить и нам самим. Я все-таки комсорг и считаю, что главное в комсомольской' работе— боевые дела нашего отделения.
—Вот что, краснофлотец Нагорный. Не стройте из себя всезнайку. Работу пока прекратить. Может, у командования есть свои планы, а вы этим только испортите дело. Ясно?
—Да что-то не очень.
—Значит, опять пререкаться? Ну что ж, на этот раз придется писать рапорт. Пусть разбирается с вами командование. Кру-у-гом!
Мне ничего не оставалось, как только повернуться на сто восемьдесят градусов и с приложенной к бескозырке рукой уйти в расположение поста. «Вот ведь до чего дело дошло,— проносились в голове невеселые мысли.— Из-за своей дурацкой амбиции может погубить нужное дело». Лученок, стоявший на площадке, по мрачному выражению моего лица определил, что дела у меня неважные.
—Што здарылася, Микола?
—Дрянь дело, Михась,— и передал ему содержание моего разговора с Демидченко.
—Не, братка, так справы не пойдуць,— неопределенно ответил Михась.
—Ты что надумал?— встревожился я.
—А тэта мая справа.
На площадке появился Демидченко. Я слышал, как Михась просил разрешения съездить в штаб дивизиона по каким-то своим личным делам.
—Нет, краснофлотец Лученок, у меня появились более неотложные дела. Так что оставайтесь здесь за меня, а я поехал в штаб,— ответил ему командир отделения.
—Пачув усе ж, што смаленым запахла,— заключил Михась уже тогда, когда Демидченко был далеко внизу.
Когда у меня портится настроение, я часто ухожу на то место, с которого в первый раз наблюдал орлов. Ляжешь, бывало, под кустом, так чтобы тебя не было видно, и смотришь. Внизу пропасть, а почти рядом с тобой орлиное гнездо. Почти полтора месяца длилось насиживание. В гнезде чаще оставалась орлица, крупная красивая птица. Я смотрю сейчас на нее и вижу, как она нехотя отворачивает свою буровато-охристую голову в сторону от назойливых, уже начинающих опериваться птенцов. Они пытаются достать своими клювами клюв матери. Невдалеке показалась вторая птица. Увидела ее орлица и тотчас же, привстав и взмахнув темно-бурыми крыльями, улетела за добычей. Мне приходилось видеть, как птенцам приносили и мелких грызунов, и рыбу, а однажды где-то раздобыли даже зайца. На этот раз к столу был подан, кажется, сурок. Прилетевший орел был меньше своей подруги, но с такой же гордой и величественной осанкой. Маринка, оказывается, знала, что на этой скале уже не первый год гнездятся орлы. Называла она их орланами-белохвостами. И надо сказать, что это название полностью соответствовало их внешнему виду. На фоне темно-бурой окраски крыльев сильно выделялся белый хвост. Красиво, как королевская мантия, выглядит передняя часть туловища птицы. Беловатые поля перьев чередуются с буроватыми отметинами. Орел, придерживая когтями добычу, отрывал от нее клювом кусочки и протягивал их птенцам. Даже не верилось, что у такой сильной хищной птицы могут быть такие неторопливые, почти нежные жесты. Кормление закончено. Орел отправился на поиски новой жертвы. Один из насытившихся птенцов, если только они когда-нибудь насыщаются, повернулся хвостовой частью к краю гнезда и сильной струей, как выстрелом, отправил свой помет в пропасть. У орлов инстинкт чистоплотности, оказывается, развит гораздо сильнее, чем, скажем, у голубей: Меня поразило, что воробьи могут находиться почти в самом орлином гнезде. Они нисколько не боятся хищных птиц, легко устраиваются рядом с их жилищем, часто ссорятся из-за каких-нибудь объедков, остающихся от принесенной добычи. В этом мирном сосуществовании хищников и их нахлебников кроется, наверное, свой глубокий биологический смысл. Рассматривая этот небольшой уголок живой природы, я почувствовал, что совсем успокоился и могу продолжать заниматься своими воинскими делами.
10
Сегодня Первое мая. Демидченко еще вчера выпросил у командира взвода увольнительную и уехал в Севастополь. Обязанности командира отделения, как всегда, были возложены на Лученка. Сразу же после обеда я подошел к Михасю и прямо ему сказал:
—Ты знаешь, что я уже почти месяц не видел Маринку?
—Ведаю, а што?
—А то, что ты должен дать мне увольнительную.
—А у мяне няма паперы.
—А ты пусти без паперы,— передразнил я Михася.
—А як патруль сустрэне?
—Не сустрэне,— начал я подлаживаться под Лученка.— Я обойду его стороной.
—Ну глядзи мне. Пападзешся — сам выкручвайся.
—Не бойся, Михась, не подведу.
Вначале я направился к Кирюхе Пуркаеву, захватив с собою мои собственные радиотелеграфный ключ и наушники. Без обещанного подарка идти к нему нельзя. Пуркаев был у себя во дворе.
—Кирюха,— позвал я его.— Выйди на минутку.
—Привет,— подбежал он ко мне.— Почему не показывался столько?
—Это долгий и неинтересный для тебя разговор. Поздравляю тебя с праздником. Вот обещанный мною подарок,— развернул я газету.
—Ух ты! Вот здорово!— Кирюха моментально забыл обо мне и помчался показывать подарок своим дружкам.— Вот, смотрите, что у меня,— услышал я слова Кирюхи.
Тройка ребят внимательно рассматривала ключ и наушники.
Они, конечно, знали их назначение, так как Пуркаев тут же надел наушники и начал «передавать» радиограмму.
—Пи-пи-пи-пи-пи-пь,— услышал я имитацию радиотелеграфных сигналов.
После минутной «передачи» Кирюха сбросил наушники, подбежал ко мне и без предисловий спросил:
—А что тебе подарить?
Я улыбнулся догадливости Кирюхи, развел руками и сказал:
—Сам знаешь.
—Это я мигом. Выпрошу у деда Саватея вамых-самых.
—Для двоих,— крикнул я.
—Ладно,— не сбавляя скорости, ответил Кирюха.
Оставшиеся мальчишки (один— с ключом, другой— с наушниками) подошли ко мне. Их интересовало все: где я познакомился с Пуркаевым, как сделать, чтобы в наушниках был звук, где можно изучить азбуку Морзе и много других, не менее важных, по их мнению, вопросов. Показался Кирюха.
—Красивые черти, но колючие. Пока донес— весь исцарапался. Осторожно. Не исколись и ты,— давал мне наставления Пуркаев.
—Постараюсь. Руку.
Я шел к Хрусталевым и не отрывал взгляда от цветов. Дед Саватей действительно постарался: срезал десять крымских роз и, перед тем, как передать их Кирюхе, наверное, побрызгал их водою. На лепестках роз дрожали, переливаясь всеми цветами радуги, крупные водяные капли. Что связывало деда Саватея с Кирюхой? Об этом я мог только догадываться. Одно для меня было ясно: они крепко дружили. Иначе не объяснишь такую щедрость деда.
