Андрей Бильжо - Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора
Я вспомнил такую байку. Вдруг булькнуло в моей голове. Мол, как-то Брежнев решил поохотиться на медведя. Ему завезли медведя из цирка. Старого. Вот сволочи! В общем, Брежнев сидит в засаде с ружьем, а мишка не идет на охотника. Что он, дурак, что ли? Он же ученый. Послали егеря мишку спугнуть. Егерь поехал на велосипеде. Мишка егеря подловил, с велика скинул и сам на велик сел.
И вот Брежнев слышит шорох, ружье вскинул, и тут на него мишка выезжает на велосипеде. Мол, здравствуйте, товарищ генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев!
В местном краеведческом музее нам экскурсовод сказал такую фразу: “И была историческая битва между чукчами и эвенками. В результате этого была остановлена экспансия чукчей на юг”. У каждого народа есть своя “историческая битва”.
Нет, на Камчатке определенно своя жизнь. Ты как-то ощущаешь это шестым чувством. Ты очень далеко. А Америка близко. Американцы с ружьями и в ковбойских шляпах ходят по поселку, где дома отапливаются горячей водой из горячего источника.
Стадо оленей бежит по кругу. Оленевод с сыном. “Сын ходит в школу?” – “А зачем? Он уже умеет пасти оленей”.
Олени бегут по кругу. Тупо, по кругу. Разве где-то есть Москва? Разве где-то вообще что-то есть, кроме бегущих по кругу оленей и мальчика-оленевода, которому не надо ходить в школу?
На обрыве стоял туалет. Типа сортир. В круглой дырке – пропасть и бурлящая, шумящая река.
А в маленьком аэропорту народ сдавал в багаж коробки с икрой и рыбой. Самолет улетал в Москву.
P.S. Все-таки удержался я и не описал невероятных и неповторимых красот этого края. Потому как эти красоты нужно увидеть самому – описывать их бессмысленно. Да и не про это заметки.
34 С одной посадкой. Музыкальный
Из Мурманска я улетал с большим количеством очаровательных спутниц, составляющих “Вивальди-оркестр” под управлением Светланы Безродной.
В оркестре только девушки.
Здесь надо сказать, что к музыке я отношусь как к чуду. Ну, и с преклонением перед музыкантами, естественно, как перед людьми, это чудо творящими. Я как-то очень по-детски, с восторгом, смотрю на человека, который только что стоял (сидел) на сцене в строгом костюме (платье) и играл на музыкальном инструменте, а потом вдруг стоит (сидит) рядом с тобой в свитере и джинсах. Выпивает и закусывает.
Похожее отношение, кстати, у меня и к морякам. Особенно если моряк в форме. Один известный капитан-наставник из города Архангельска рассказывал мне давно, что когда он приезжал в Петербург (тогда Ленинград) на школьный традиционный сбор, то все бывшие девочки, да и бывшие мальчики тоже, собирались исключительно вокруг него. Хотя там были известные ученые и народные артисты. Выходит, такое отношение к морякам не только у меня. Капитан дальнего плавания – это звучит гордо, романтично и загадочно.
Но я отвлекся. Надо вернуться к музыке, а потом и в аэропорт.
Музыке меня родители учили. Безрезультатно. У меня были три учительницы.
Две были пожилые и добрые. А одна молодая и злая.
Добрые были интеллигентными и терпеливыми. Молодая была грубая и раздражительная. Она била меня по рукам. Ни добрые, ни злая от меня ничего не добились.
Пользуясь тем, что у моего папы не было слуха (как и у меня), я, поставив ноты на пюпитр беккеровского пианино, “импровизировал” как мог. То есть я колотил по клавишам, а папа, сидя под двухрожковым (один колпак розовый, другой – желтый, и оба из пластика) торшером, читая газету, видимо, гордился своим гениальным сыном. При этом музыку я очень любил. И люблю.
Итак, мурманский аэропорт. Я буквально окружен женщинами. И скрипками, и виолончелями в футлярах.
В самолете моей соседкой оказалась виолончелистка. Весь полет мы с ней проболтали. Мы рассказывали друг другу околомузыкальные истории. Так я их называю. Я их очень люблю. Не меньше, чем музыку. Эля, так звали виолончелистку, поведала мне, что для виолончели в самолет берут отдельный билет.
И виолончель летит в своем кресле. Пристегнутой, конечно. А так как в стоимость билета входит и питание, еду виолончели приносят. Как и выпивку.
“Вы что будете, виолончель, рыбу или мясо? Вам, виолончель, вино белое или красное?..”
Виолончель могла бы ответить человеческим голосом, но она молчит. Она выше самолетной еды и самолетной выпивки.
А бедные скрипки летят на верхних полках. Да еще взаперти. Да еще в темноте. Да еще сваленные все в кучу. Скрипки жалко.
Интересно, а арфа летает в самолете? Вот рояль точно летал. Это известный факт. Гениальный пианист Владимир Горовец летел из Америки в Москву со своим роялем. Этот концерт я видел по телевизору.
Был 1986 год. Я лежал с тяжелым гриппом. Случайно включил телевизор. На сцену вышел старый человек с застенчивой улыбкой, с узкими плечами и с большим ревматическим тазом. Человек сел к роялю и ревматическими пальцами, повесив их на клавиатуру, за что меня била по рукам учительница музыки (“пальцы надо держать так, чтобы яблочко помещалось! Яблочко!!!”), стал играть. Нет, не играть, он что-то перебирал пальцами и извлекал невероятные звуки из инструмента, прилетевшего с ним на самолете. Буквально недавно в музыкальном магазине я купил только что изданный фильм с этим концертом. И все повторилось.
Кстати, в аэропорту просвечивают инструменты и анфас, и в профиль. И часто придираются к виолончельному штырю. Есть у виолончели такой грубый орган. “Добро должно быть с кулаками”. Или уж со штырем.
Посадка. Околомузыкальные истории из самолета Мурманск – Москва
Сын одного известного виолончелиста пришел на концерт Государственного академического симфонического оркестра СССР в консерваторию. Дирижировал Евгений Светланов. Сел Митя, так звали сына виолончелиста, в первый ряд, чтобы лучше видеть папу и чтобы папа видел, что семнадцатилетний Митя пришел его послушать. Перед концертом Митя выпил. Он очень волновался и хотел снять напряжение простым, доступным и общеизвестным способом.
Играли симфонию № 2 Петра Ильича Чайковского. Ритмично икать Митя начал с одиннадцатой минуты. Первый “ик” раздался как раз в паузе между первым и вторым andante, и дальше уже Митин “ик” не прекращал сопровождать музыку великого композитора. “Ик” как бы стал дополнительным музыкальным инструментом. Выйти из зала Митя почему-то стеснялся. Думал, может быть, никто не замечает и не слышит. Но дирижеры слышат все, тем более Светланов. В паузе между скерцо и финалом дирижер обернулся. Он увидел испуганного Митю и спросил громко своего старого друга-виолончелиста: “Твой?!” И дальше указал дирижерской палочкой Мите на выход. В тишине, под взглядами оркестра, папы, дирижера и зрителей, икающий Митя покинул зал. Финал играли без Митиного сопровождения.
С тех пор симфония № 2 П. И. Чайковского вызывает у Мити икоту.
Одно время я работал на радио “Культура”. У меня была своя программа “На приеме у Бильжо”. На том же этаже, где находилась наша студия, был большой зал, в котором проходили репетиции оркестра Гостелерадио. Во время перерыва музыканты курили в туалете. А перед курением и до курения они выпивали в буфете. Курящими и выпивающими были исключительно духовики. Их легко можно было вычислить по ленточке с карабинчиком на шее, к которому крепится инструмент.
Однажды я увидел, как два товарища лет шестидесяти, лысые, но с длинными оставшимися волосами, спускались в буфет по широкой лестнице, держась за перила двумя руками. Как альпинисты в связке. Их сильно штормило. На их беду, один лифт не работал, а другой был все время занят. А перерыв в репетиции короткий. А выпить надо успеть. Я еще тогда подумал: “Как же они будут потом, после очередного наката, подниматься? Им ни за что не взять этой вершины. А уж если поднимутся, как они будут играть?” Впрочем, для профессионала последнее неважно.
В смысле, неважно, в каком профессионал находится состоянии.
На то, что духовики особенно пьющие, обратил мое внимание знаток музыки, поэт Лев Рубинштейн, который как-то пришел ко мне на программу. Это же подтвердила и моя соседка – виолончелистка Эля. Странно, почему пьющие именно духовики? Может быть, они заливают свое горе: мол, не стали мы скрипачами, альтистами, виолончелистами и пианистами. А может быть, дуть очень трудно и напряженно и как-то это напряжение нужно снимать?
Во втором классе учительница пения посоветовала моим родителям отвести меня к врачу. “У мальчика очень толстый голос”, – встревоженно сообщила она им. Разучиваемую всем классом песню “Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно…” из-за того, что голос у меня был “толстый”, я не пел. Мне доверили роль этого самого Петушка.
