Виктор Норвуд - Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии
Итак, еще один шаг в неизведанное…
9. Морские раковины в джунглях
Впереди в лучах яркого солнца сверкал широкий стремительный Иренг. Мы старались держаться ближе к берегу, где река достаточно спокойна, так что можно было плыть против течения. Лодка едва двигалась, но, когда мы помогали жалобно воющему мотору веслами, дело шло гораздо лучше. Над лодкой был натянут брезентовый тент, и я приделал к нему противомоскитную сетку. Когда нашествие насекомых становилось совсем невыносимым, что обычно случалось по вечерам или ранним утром, мы со всех сторон спускали сетку и наслаждались относительным покоем.
Ленивый береговой бриз приносил ни с чем не сравнимый запах гниющей буйной зелени и приторный аромат восковых цветов лиан — отвратительное дыхание джунглей, густых, влажных, полных гниения и смерти и все же чем-то необъяснимо влекущих. Джунгли могут стать адом, могут замучить свою жертву, но есть в них нечто такое, что снова и снова влечет путешественника, и он возвращается туда всякий раз, пока наконец не случается неизбежное и от человека остается лишь груда обглоданных костей на какой-нибудь муравьиной куче. Лучше всего это назвать «зовом джунглей».
Я совсем не представлял, что может ждать меня за следующим поворотом, за каждым отдельным кустом. В последующие несколько дней мы проехали мимо трех маленьких деревушек, но нигде не останавливались. Мы ни в чем не нуждались, а привлекать к себе внимание мне не хотелось. Пронюхали власти о моих намерениях или нет? Разыскивают ли уже меня? Об этом я не знал. Но мне не хотелось еще больше усложнять и без того нелегкое дело. Третью деревушку мы проезжали ночью. Вид мерцающих огоньков и горящих костров вызвал у Чарли острую тоску по дому.
Он-то гораздо лучше меня знал, что нас ждет долгий путь и бесконечный, тяжкий труд. Теперь впереди были только джунгли и река да редкие деревушки индейцев, большинство из которых встречали белого человека примерно раз в десять — двадцать лет, а многие не видели его вовсе. Признаться, и у меня защемило сердце, когда костры и огни на берегу начали удаляться и наконец исчезли совсем за поворотом реки. Ярко освещенный луной Иренг извивался, как змея. Я предоставил Чарли выбрать время и место остановки.
Чарли был для меня загадкой. Он почти всегда молчал, а когда говорил, я часто не мог разобрать, что он сказал. И можно было только догадываться, что таилось в его черных блестящих глазах.
После десяти однообразных дней пути мы поравнялись с истоками речки Бенаой — притока Рупунуни, которая текла через полосу саванн, простирающуюся на сорок пять миль. Чарли держался восточного берега, и мы покинули Иренг в пятидесяти милях севернее аэродрома Летем. Приятно было после однообразных, сомкнутых стеной джунглей оказаться среди саванны. Как хорошо видеть над головой широкое небо и чувствовать на лице легкий ветерок. Кроме того, здесь водились олени. Когда Чарли пристал к берегу, чтобы устроить нашу первую по выходу из леса ночевку, я подстрелил в камышах карликовую вирибизири.
Мы никогда не упускали случая застрелить что-нибудь для котла, чтобы сохранить в целости консервы и сухие продукты. А когда мы разбивали лагерь, то ловили рыбу, оставляя удочки на всю ночь, если только в этом месте не водилась пирайя. Нет смысла насаживать на крючок приманку там, где есть пирайи или черепахи и угри, почти не уступающие ей в алчности. На этой реке нам часто попадались выдры — крупные животные коричневого цвета с кремовым горлом и животом. Некоторые из них часто плыли рядом с лодкой, почти у самой поверхности воды. Иногда они подныривали под плоское дно и страшно раскачивали лодку.
Спали мы в лодке, останавливая ее в нескольких футах от берега. Олени привлекали с окрестных гор ягуаров, и мы каждую ночь слышали, как они бродят вокруг. Однако у нас совсем не было времени, чтобы поставить западню, поэтому мы оставили ягуаров в покое. Ночи эти были самым приятным временем во всей нашей поездке. После сытного ужина мы удобно устраивались под противомоскитной сеткой, керосиновая лампа отбрасывала желтоватые отсветы на темную рябь реки, а Чарли иногда начинал наигрывать какую-то мелодию на старой хриплой губной гармонике, которую раздобыл в Кевейгеке. Играл он очень плохо, зато умел производить много шума.
В Апайкве я иногда пел в лавке песни, и слушатели их очень неплохо принимали. Когда Чарли уставал раздувать легкие, он прятал инструмент, сплевывал, затем впихивал в рот свою трубку, сжимал ее раскрошившимися зубами и выжидающе, с улыбкой смотрел на меня. Поскольку поблизости не было разборчивых слушателей, я обычно безоговорочно соглашался выполнить его просьбу, и это явно доставляло ему удовольствие. Мы рано ложились и рано вставали. Плыть было легче, пока солнце не так сильно палило. Теперь мы плыли по течению и поэтому двигались быстро. Мотор несколько раз начинал пошаливать, но в целом он оказался гораздо надежнее, чем я мог думать.
Еще через два дня мы добрались до Рупунуни, а к концу следующего знойного дня уже миновали саванну и снова начали забираться по изгибам реки в глубину сомкнувшихся густых зеленых джунглей. Там, где над высокими деревьями высится мощная вершина гор Макарапан, мы свернули с Рупунуни в ее приток Илливу и по ее излучинам поплыли на юг. Река была спокойной. Мы без труда плыли против течения на одних веслах. Приберегая горючее, мы включали мотор лишь тогда, когда надо было пробраться сквозь скопления плавающей травы и корней или преодолеть течение впадающих в Илливу речек.
Теперь мы снова были в землях индейцев, на этот раз в стране макуши. С каждым днем мы уходили все дальше и дальше в глубь мрачного леса, плывя на юг. Волдыри от весел на моих руках теперь зажили, кожа на ладонях затвердела, и плавание по этой все суживающейся реке стало доставлять мне удовольствие. Я ходил без рубашки, а часто и без шляпы, наслаждаясь полной свободой. У меня появилась спутанная косматая бороденка. Выглядел я как сам черт, но чувствовал себя великолепно. Я плыл без рубашки под палящим солнцем от самого Кевейгека, и моя кожа, раньше белая, как рыбье брюхо (следствие английского климата), быстро приобретала бронзовую окраску, не говоря уже о том, что каждый взмах весла сбрасывал лишний жирок с моего живота. Давно я уже не чувствовал такой бодрости.
Ранним утром мы подъехали к деревне индейцев макуши. Дымились костры, но поселок казался безлюдным. И только когда неизменные дворняжки подняли свой невообразимый визг, откуда-то, словно из-под земли, появились индейцы и выстроились вдоль берега — на узкой полоске белого песка между водой и травянистым склоном. Сто лет назад макуши заселяли пространство от гор Пакарайма до Кануку и от Рупунуни до Паримы. А теперь их жалкие остатки обитали в саваннах Рупунуни и в районе к северу от хребта Кануку и земель ваписианов.
