Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
– Думы все о тебе, Наташа, – соврал Василий вошедшей Наталье Алексеевне, – как спасти тебя от разорения. Не позаботился о тебе твой муженек.
– Списался бы с Резановым, что сделать, чем помочь, – предложила Наталья Алексеевна.
– С Резановым неплохо бы, хоть я и недолюбливаю этого зятька, – как бы про себя заметил Василий. – Надо хорошенько подумать... Ты, кроме письма о кончине Гриши, им ничего не писала?
– Нет, но упомянула Анне, что ожидаю всяческой помощи от Николая Петровича.
– Наташа, ты знаешь дела всех этих отдельных компаний Григория. Ведь того и гляди нагрянут с претензиями поставщики-кредиторы и держатели векселей. Придется удовлетворять текущие нужды промыслов, вносить казенные платежи, подати. Надо бы подготовиться.
– Понимаю. Баланс, однако, нужен. Не забыть бы чего... Самое лучшее – пошли сейчас за Немовым. Потребуй, что нужно, – за какой-нибудь час подсчитает... Трудно нам, пожалуй, будет из-за отсутствия наличных – все деньги в деле. Голиков наседает не как компанион, а как враг. Да и другие не лучше... Ты читал письмо Баранова? Надо успокоить старика. Его действительно стараются оболгать. Но Гриша решительно наветам не верил.
– Надо, надо успокоить, а то сбежит... Что будем без него делать? Заеду, пожалуй, сегодня к генерал-губернатору, поблагодарю за внимание. А кстати, посоветуюсь, как быть...
Вошел с парусиновым картузом в руках бухгалтер покойного, Максим Афанасьевич Немов. Он не ждал ничего хорошего и потому волновался, припоминая, как приходилось письменно не раз подчеркивать промахи и недобросовестность Василия.
Плоская чахоточная грудь Немова с шумом, как кузнечные мехи, тяжело подымалась и опускалась. Уголки рта дрожали. На веснушчатом лице яснее выступали следы когда-то перенесенной оспы.
– Максим Афанасьевич, – внушительно, но любезно начал Василий. – Выясняю вот с хозяйкой, как и что... Заготовьте, голубчик, немедля общий баланс на первое число и расчеты с компанионами и главными поставщиками.
Лоб Немова покрылся легкой испариной. Волнение проходило – дело оборачивалось не так, как он думал. С чувством облегчения он провел влажной рукой по слипшимся волосам и спросил уже спокойно:
– Когда прикажете?
– Если успеете – сегодня. Если нет – завтра... Надо бы заготовить список, кому послать извещения о смерти Григория Ивановича. Напишу их сам.
Немов повернулся к выходу.
– Постойте, – как бы вспомнил Василий, – принесите мне еще, пожалуй, книги Охотской конторы...
Через несколько дней в городе стало известно, что всеми делами покойного именитого рыльского купца Григория Ивановича Шелихова, от имени опекунши, вдовы Натальи Алексеевны Шелиховой, управляет брат покойного, Василий Иванович Шелихов.
Все это было хорошо, но перед Василием по-прежнему вставал неотвязный вопрос: как же вести себя с сообщниками? Идти ли дальше с ними по пути разрушения предприятия или начинать борьбу за его сохранение? Идти с ними, ясно, было не по пути. Однако против – опасно: собирались скрутить Шелихова, еще легче будет справиться им теперь с наследниками.
«Придется, видимо, до поры, до времени поиграть, – думал Василий. – Бритюков... этого надо приголубить, отколоть от них и обезвредить. А против других лучше, пожалуй, поставить Резанова...»
Визит к генерал-губернатору Пилю был успешным. Пиль обещал немедленно написать, куда следует, чтобы вдову Шелихова не беспокоили. Ибо она дала обязательство быть исправной плательщицей казне и взялась продолжать дело, начатое мужем.
– Видишь, как хорошо, – сказала Наталья Алексеевна.
– Не плохо, – согласился Василий. – Но вот в чем дело, Наташа. Твое неограниченное опекунство могут оспорить в любое время казенная палата, кредиторы, пайщики.
– Даже если буду платить исправно? – непритворно удивилась Наталья Алексеевна.
– Даже если будешь платить вперед... В подобных случаях назначается опекунский совет с участием представителя казны, родственников и заслуживающих уважения лиц. Посадят в совет и компанионов, если и не всех, то некоторых... Голикова, например.
Наталья Алексеевна всхлипнула:
– Разорит... По миру пустит... Неужели ничего нельзя сделать?
– Расспроси Петра Гавриловича. Он как раз по этой части. К сожалению, только по опекам господ дворян.
На другой день они снова встретились.
– Ничего не вышло, – уныло заявила Наталья Алексеевна. – Петр Гаврилович так сказал: никто вас пока не трогает, и ладно... Сегодня не трогает, а завтра? – добавила она с горечью и раздражением.
Василий целый день не выходил из дому, исписывая лист за листом, просматривая написанное, черкал и снова писал... Просил не беспокоить. К вечеру он пригласил Наталью Алексеевну в кабинет, посадил ее на диван и, самодовольно хлопнув в ладоши, объявил:
– Придумал, Наташа. И, кажется, не плохо. Слушай... Я нашел в бумагах Григория Ивановича его завещание, написанное им во время болезни.
Наталья Алексеевна с явным недоверием уставилась на него.
– Когда же Гриша мог это сделать? Мы глаз с него не спускали.
– Писала под его диктовку Дуня и по его просьбе никому об этом не говорила.
– До сих пор? Этому никто не поверит.
– Кому покажем – поверит, – уверенно сказал Василий и продолжал: – Письмо-завещание Григория Ивановича Шелихова, с перечислением известных его государственных заслуг, написано на имя государыни императрицы. В нем он просит сжалиться над осиротевшей семьей, на имущество которой под всякими якобы законными предлогами будут покушаться многие. Кто защитит осиротевших, кроме матушки царицы, а? Покажем, однако, завещание только тогда, когда понадобится. Поняла? Копию пошлем Резанову. О поддержке перед царицей сама попросишь Платона Александровича Зубова. А ему будет напоминать Николай Петрович.
– Да ведь подписи-то Гриши на этом сочиненном письме-завещании нет... Либо подделывать думаешь? – спросила с возмущением Наталья Алексеевна.
– Предусмотрел и это, – самодовольно усмехнулся Василий. – Узнаешь эту подпись?
Наталья Алексеевна взяла в руки бумагу, долго всматривалась в знакомую подпись «Григорий Шелихов» и с большим недоумением, возвращая бумагу, сказала:
– Можно поклясться, что настоящая...
– А ты забыла о бланках с подписью, найденных в железном сундуке? Я показывал их тебе. Переписано письмо Дуней...
– Ты, значит, посвятил ее в это дело? И она согласилась переписать?
– Конечно, поплакала. Но я ей объяснил, что если этого не сделать, то все пойдет за долги и всех нас ожидает нищета, и еще, мол, письмо является свидетельством заботы отца о них, детях...
* * *
Получивши копию письма Шелихова государыне, датированного тридцатым июня 1795 года, то есть в начале болезни, Резанов отшвырнул в сторону начатую было книгу и задумался. Прав его жены, его самого и детей покойного письмо не затрагивало, но показалось ему подозрительным. Странным казалось, что Григорий Иванович на первой же неделе болезни утратил веру в себя, в свое крепкое здоровье, и не менее удивительным было проявление трогательной заботы о жене, к которой со времени охотской истории он относился с некоторым недоверием. Покойный сам предупреждал его, Резанова, о том, что жена, которую он продолжал любить, очень легкомысленна и что, несмотря на ее интерес к делам и знание их, он вполне доверить их ей не рискнул бы. Впоследствии же Григорий Иванович шутя не раз говорил: «Умирать буду, единственным опекуном назначу тебя...»
