Владимир Санин - Белое проклятие
Ущелье Кушкол — это трехкилометровая долина шириной в полтора километра, разрезанная вдоль примерно пополам речкой Кёксу, берущей начало от ледников Бектау. С востока и юга долину ограждают отроги Бектау, с севера — хребет Актау; если взглянуть сверху, то ущелье похоже на обрубленную с одного конца ванну — юго-запад свободен, там петляет шоссе на Каракол.
Речка Кёксу — граница между раем и адом. Южная часть долины, прижатая к лесистым отрогам Бектау, полна жизни. На альпийских лугах большую часть года пасутся стада, внизу — гостиницы и турбазы, дома, шоссе. К северу от Кёксу — мертвая зона, здесь злодействуют двенадцать из пятнадцати лавин. Склоны Актау почти начисто ободраны — лишь островки березняка и кустарника, а вся часть ущелья от склонов до речки загромождена обломками скал, моренным материалом, снесенным с гор; на непосвященных эта зона навевает уныние, на посвященных — трепет: вход сюда заказан до лета, когда лавины полностью сойдут и растворятся в Кёксу.
Спокойно спать лавинщикам мешают два обстоятельства: во-первых, то, что отведенный для горнолыжников склон находится между третьим и четвертым лавинными очагами, и, во-вторых, ожидание катастрофических лавин. Ну, с горнолыжниками, как вы убедились, просто: можно остановить канатку и никого к склонам не подпускать, а вот со вторым обстоятельством дело обстоит куда сложнее.
Когда лет двадцать назад на месте древнего поселения начали строить туристский комплекс, само собой разумелось, что до южной половины ущелья лавины не дойдут. Но «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» — иные лавины ухитрялись перехлестывать через Кёксу, перекрывать шоссе и уничтожать находящиеся с краю сооружения. Проектировщики возлагают вину за свой недосмотр на местных жителей, которые, мол, плохо их информировали, но аборигены здесь ни при чем: они просто не могли припомнить, чтобы при их жизни, при жизни отцов и дедов случались такие большие лавины, а летописей здесь не вели, никаких письменных свидетельств не осталось. Ну а раз сами не видели и не припомнят — значит, катастрофических лавин в Кушколе нет и не может быть.
А про «спящую красавицу» забыли? Я уже говорил, что лавины могут спать по двести — триста лет и проснуться тогда, когда о них уже и думать не думают. Такая лавина страшна тем, что застает людей врасплох, как бандитская шайка; случается, она, как лава Везувия Помпею, хоронит селение, не оставляя свидетелей, а спустя века сюда приходят другие люди; они не знают, куда делись их предшественники, почему они покинули такое превосходное ущелье, и обживают его — до очередной лавины.
— Видишь ту сломанную сосну? — Это Гвоздь. — Как раз под ней торчала голова твоего Мака и шевелила ушами.
Гвоздь, на ходу придумывая новые подробности, захлебываясь, пересказывает Наде свою легенду, а я останавливаю машину и выхожу, чтобы по-отечески пожурить двух юнцов, которые присели на камень перекурить у самого «Чертова моста». Я хватаю их за шиворот, приподнимаю и внушаю, что они являют собой двух ослов, каких свет не видывал, и если не дадут клятву немедленно возвратиться… Юнцы извиваются и протестуют по поводу насилия над их личностями, но клятву дают, и я отпускаю их.
— Ату их! — кричит им вслед Гвоздь. — Мамам напишу!
Ба, старые знакомые! В сопровождении своей свиты приближается Катюша. Барбосы тычут в мою сторону пальцами и кривятся в усмешках, а Катюша надменна и презрительна.
— Долой тюремщиков, да здравствует свобода! — провозглашает она и машет рукой Наде. — Ваш муженек хотел запереть нас в четырех стенах — руки коротки!
— Сел в лужу — и давай отбой, — советует Анатолий. — Все равно ордена за бдительность не получишь.
— А по шее вполне можешь, — подхватывает Виталий, самый рослый из барбосов. — Сказать, от кого?
Кажется, эта компания настроена агрессивно.
— Уж не от тебя ли? — спрашиваю я.
— Может, от него, а может, и от меня, — ввертывается третий.
Барбосы подходят поближе, я зря ввязываюсь в историю, они на меня злы.
— Максим, — спокойно говорит Надя, — поехали дальше. До свиданья, Катя.
Но Катюша ее не слышит, она стоит и жадно смотрит, она из тех женщин, которые обожают смотреть на драки. За спиной я слышу звяканье металла и дыхание Гвоздя. Не люблю гаечных ключей, они наносят телесные травмы.
— От тебя? — громовым голосом ору я третьему и крепко хватаю его за нос. Олег, который научил меня этому приему, уверяет, что схваченный за нос ошеломлен и беспомощен. — Сопляк! — Я с силой толкаю его на двух других и сажусь в кабину. — Катюша, дай ему носовой платок!
Мы едем дальше, меня трясет от злости, но Гвоздь взвизгивает, за ним Надя.
— Сопляк! — подражая моему голосу, ревет Гвоздь.
— Какое у него было глупое лицо! — стонет Надя.
— Морда, — поправляет Гвоздь. — А Катюша хороша-а! Никогда еще не видел такой красивой дуры.
Надя охотно поддерживает эту версию, а я думаю, что на сей раз Гвоздь сказал чистую правду. Природа редко дает женщине все, и это справедливо — другим легче выдерживать конкурентную борьбу. Кто-то сказал, что красивая внешность — это вечное рекомендательное письмо. Не могу согласиться — что это за письмо, из которого не узнаешь ни ума, ни характера? Так что «вечное» — это, пожалуй, слишком, правильнее было бы сказать: письмо на неделю, ну, на месяц. К сожалению мужчина — существо крайне поверхностное, от красоты он на некоторое время дуреет — я имею в виду себя. «Бойся красавиц, — учит меня мама, — они умеют только гримасничать и кружить головы, а кто будет варить тебе гречневую кашу и стирать, когда меня не станет? У Мурата скоро будет гастрит, потому что его кукла не умеет даже поджарить яичницу!»
Вездеход, рыча, идет на подъем. Я останавливаюсь у открытой площадки, откуда лавинные очаги, с седьмого по пятнадцатый, видны как на ладони.
Мы смотрим на них в бинокли. Лавиносборы, мульды, лотки и кулуары заполнены чудовищными массами снега. Они недвижны и безобидны — как бывают безобидны в открытом море волны цунами, которые лишь у берега встают на дыбы. Особенно зловеще выглядят седьмая и одиннадцатая, каждая из них может швырнуть на долину полмиллиона тонн лавинного снега — вместе с непредсказуемой силы воздушной волной.
— Убедился? — говорю я. — Опоздали, стрелять нельзя.
Гвоздь уныло кивает. Артиллеристы почти на сутки застряли у лавины, сошедшей возле Каракола, и к нам прибыли слишком поздно. Сейчас склоны переполнены, от сотрясения, вызванного разрывом даже одного снаряда, на долину могут в едином порыве сойти штук десять лавин, если не больше. Утром я предупредил республиканский центр, чтобы не вздумали облетать склоны Актау на вертолете: лавины так напряжены, что звуковой волны они не выдержат.
