Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Эти официальные цены обсуждаются между полковником и властями. Власти выдают свидетельства, по которым полковникам возмещают затраты. Цены завышают; власти получают треть, полковники ― две трети прибытка.
И все это скрывают от императора, дабы не огорчать его величество. Таким же образом, чтобы, как всегда, не огорчать его величество, от императора Николая скрывали результат сражения на Альме; скрывали так хорошо, что, когда его величество узнал, каково там положение дел, он предпочел отравиться, нежели переживать такие нежданные катастрофы. Только, когда император получил известия от тайного курьера, у министра прошла мучительная боязнь огорчить его величество. Не огорчать хозяина, такова самая большая озабоченность русского человека ― от крепостного до премьер-министра.
― Что нового у меня? ― спрашивает русский сеньор у мужика, приехавшего из деревни.
― Ничего, батюшка, ― отвечает крестьянин, ― если не считать, что кучер сломал ваш перочинный ножик.
― И каким же образом этот дурак сломал мой перочинный ножик?
― Снимая шкуру с вашей белой лошади.
― Моя белая лошадь пала?
― Да, отвозя вашу матушку на кладбище, она растянулась, и пришлось ее добить.
― Но матушка-то с чего такого умерла?
― С перепугу, она испугалась, увидев, что горит ваша деревня.
Так хозяин узнал об учетверенном несчастье, которое обрушилось на него.
Как и та деревня русского сеньора, Астрахань недавно горела. Огонь занялся в порту, неизвестно отчего. В России никогда не знают, как возникает пожар.
Были истреблены сто семьдесят домов и двести судов.
Одно судно, дрейфуя, село на мель возле порохового погреба; туда перекинулись языки пламени; склад взлетел на воздух, и от силы взрыва река вышла из берегов. Рыбу находили на улицах города и во дворах домов.
В главе о соленых озерах я рассказал, что встречал генерала Беклемишева, гетмана [наказного атамана] астраханских казаков, который в знак дружбы подарил мне свою папаху, и просил сообщить его жене, что он пребывает в добром здравии и рассчитывает ее увидеть через несколько дней. Я подумал, что настал момент исполнить поручение.
Свой костюм русского ополченца я дополнил папахой и явился к мадам Беклемишевой. Не стоит говорить, что я был замечательно принят.
Мадам Беклемишева обосновалась в четверти лье от Астрахани в одиноком сельском, совсем парижском домике. Просто поразительно, чего может достичь женщина со вкусом при внутреннем убранстве своего дома. Салонный камин, устроенный как этажерка, с вазами и статуэтками из Китая и дорогими тканями, смотрелся так прелестно, что Муане сделал набросок, чтобы однажды его обратить в театральную декорацию.
Генерал Беклемишев прибыл через три-четыре дня после моего визита к его жене. Это было в момент самых больших наших затруднений по поводу отъезда из Астрахани. Уже было известно, что адмирал Машин не мог отвечать ни за что, даже за нас, если мы отправимся в путь на «Трупманне». С другой стороны, нам указали дорогу на Кизляр, непроезжую из-за кабардинцев и чеченцев, которые грабили и убивали путников. Рассказывали истории всякого рода, одна мрачней другой; называли имена тех, кто погиб.
У меня промелькнула идея подняться вверх по Волге до Царицына, пересечь пространство, которое отделяет Волгу от Дона, и проплыть вниз по Дону через Ростов и Таганрог, по Азовскому морю ― до Керчи. Из Керчи я добрался бы до Редут-Кале, Поти и Тифлиса. Но не увидел бы ни Дербента, ни Баку.
Генерал Беклемишев вытащил нас из затруднений, заверив, что, раз дорога небезопасна, то, по хитрому слову от него, нам будут выделять необходимые эскорты. Вследствие этого он вручил нам письма для всех начальников постов линейных казаков.
Адмирал Машин, со своей стороны, был настолько рад освободиться от ответственности за нас, что как военный губернатор написал на моей подорожной приказ воздавать мне такие же почести и предоставлять такой же эскорт, как генералу. Эта последняя любезность все решила для нас. В таких поездках опасность, когда есть шанс ее перебороть, обладает большей привлекательностью.
Оставалось только раздобыть тарантас. Начальник полиции подыскал нам этот экипаж, не слишком расшатанный, стоимостью шестьдесят пять рублей. Тарантас передали в руки каретника, который, при условии ремонта за четыре рубля, ручался нам за его надежность до Тифлиса. А нужно было пересечь изрядное количество оврагов, прежде чем прибыть в столицу Грузии!
* * *Во вторник 2 ноября мы пришли проститься с месье Струве, у которого встретили князя Тюменя. Ему сообщили о нашем отъезде и пути следования, донеся до него также опасение не того, что мы можем быть убиты, а того, что можем погибнуть от голода; и в самом деле, от почтовой станции Zenzilinskaja [Зинзилинской][314], первой станции [шестой от Астрахани] до Кизляра, то есть на протяжении четырехсот верст с лишним мы не встретим ни одной деревни, только почтовые станции через каждые тридцать верст, и один-два казачьих лагеря.
― Пусть эти мессье спокойно отправляются в путь, ― сказал князь, ― я берусь их кормить.
Полагая, что это шутка, смеясь, мы поблагодарили князя; но после отъезда князя месье Струве уверил нас, что тот говорил серьезно, и что нам остается только ехать в условленное время и безо всякого беспокойства ожидать исполнения его обещания. А пока месье Струве пригласил нас завтра отобедать у него и забрать с собой излишки обеда ― все, что могло бы поместиться в ящиках нашего тарантаса.
Со свой стороны, управляющий дома Сапожникова снабдил нас охлажденным мясом и вином.
Расходуя продукты бережно, как поступают потерпевшие кораблекрушение, мы смогли бы, благодаря холодам, ни о чем не беспокоиться в течение трех дней. Но, беря в расчет задержки, претерпевать которые вынудит нас почта, не упуская такой возможности, мы не сможем попасть в Кизляр ранее, чем через пять-шесть дней. У нас не будет времени умереть с голоду, но будет время нагулять страшный аппетит.
Сутки прошли без вестей от князя Тюменя. Я продолжал твердо придерживаться мнения о шутке; но месье Струве настаивал, что князь не способен обращать в шутку такое серьезное дело, как продукты питания.
В пять часов вечера мы простились с управляющим и домом Сапожникова, где нас принимали с таким учтивым гостеприимством. Тарантас, нагруженный всем, что он мог вместить, подвез нас к месье Струве, где мы обедали. Остатки огромного говяжьего филе, зажаренного по нашему пожеланию и начатого за обедом, предназначались для того, чтобы мы вспоминали до середины пустыни, которую предстояло пересечь, гостеприимство города.
