Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника - Александр П. Берзан
А, вот, запах! Какой густой и сильный аромат исходит от этого цветка! Этот восхитительный запах хочется вдыхать снова и снова!.. Магнолия так и отложилась в моей памяти – потрясающим ароматом своего цветка…
Выстроившись цепочкой, под рюкзаками, мы шагаем по тропе над речкой, дальше…
К распадку Озёрной, с нашей стороны, примыкает небольшой отвилок. На днище этого распадка, далеко под нами, стоит крупное дерево с округлой, развесистой кроной. Оно, буквально, всё бело! От шапок соцветий… Мы стоим на повороте тропы. Я спорю со студентками, насчёт «объекта». Четыре курса МГУ! Они – готовые ботаники. У нас – профессиональный спор…
– Может, рябина смешанная? – прикидывает вторая Марина, – Сейчас – самый сезон её цветения.
– Нет, не похоже… – прищуриваюсь я, с тропы вниз, в свои круглые очки, – У рябины листья сложные.
– Марина, у тебя глаз зоркий! – говорю я той Марине, которая стройная и спортивная, – Ты, листья видишь?
– Нет, – отрицательно качает она головой, – Далековато отсюда.
– Если не рябина… Что ещё, может так цвести? – недоумевает другая, более крупная Марина.
– Может, черёмуха? Она – тоже, белым цветёт! – отзывается первая Марина.
– Нет! – сразу «зарубаю» я, её вариант, – У черёмухи айнской – свисающие вниз, длиннющие кисти цветков! Восемьдесят цветков в кисти!
– Так уж и восемьдесят! – сомневается первая Марина.
– Точно! – горячусь я, – Я сам считал, месяц назад… А, у этого – круглые зонтики цветков или щитки!
– Ну, что ещё может цвести, в это время? Больше – нечему! Наверняка, рябина! – упорствует вторая Марина.
– Да, нет же! Отсюда, конечно, далековато, но у этого листья – мелкие! – спорит первая Марина и щурится вниз, – Во всяком случае, они – одиночные, а не сложные, как у рябины!
– Я, конечно, не специалист в деревьях, – не выдерживает, молча стоящий на втором плане, Перовский, – Но… может, легче туда слазить?
– Туда?! – недоумённо оборачиваюсь я, к нему.
– Туда?! – растерянно смотрят на нас, девушки.
– А что? Я – ничего! – отступает на шаг, Михаил Дмитриевич, – Я – только предложил! Но… так можно спорить до бесконечности.
Здесь, в отвилке второстепенного распадка, образовался уютный затишок. Здесь – полнейшая защита от ветра, тумана и прочих погодных невзгод. Поэтому, этот крутой распадок затоплен высоченным бамбуком. Бамбук переплетён лианами актинидии. И я не строю ни малейших иллюзий: «Спуститься вниз – ещё, куда ни шло! А, как выбираться обратно?!».
– Ну… – блестят глаза, у Перовского, – Как-нибудь вылезешь! Мы будем ждать, сколько надо…
Собравшись с духом, через минуту, я делаю шаг вниз, в бамбук. Ещё на тропе, я разворачиваюсь «лицом к скале» и крепко вцепляюсь руками в проволоку бамбуковых стеблей. Бамбук – в рост человека!..
– Эй! – через пять минут, кричит с тропы, окончательно потерявший меня в бамбуке, Перовский, – Са-ша! Ты живой?!
– Живоооой! – кричу я, отплёвываясь от паутины и тяжело дыша, – Здесь я!
Очень крутой склон, скользкая проволока бамбуковых стеблей…
С трудом продравшись по зарослям бамбука на днище распадка, я пробираюсь к дереву. Густой бамбук – в рост человека! Я стою и задрав лицо вверх, всматриваюсь в крону «объекта»…
И моя душа сладко замирает: «Ах! Это ботрокариум! Ботрокариум! Цветёт-то как!.. Вот, это, даааа! Никогда не видел».
– Это ботрокариум! – горланю я вверх, в сторону тропы.
– Что? – едва доносится до меня ответ, не понимают меня, студентки.
– Бо-тро-ка-ри-ум! – ору я им, из бамбука.
Но они – всё-равно ничего не понимают, из моего крика.
Я вытаскиваю из ножен свой тесак и срубаю четыре кончика веточек, с шапочками соцветий. Для гербария заповедника. Ботрокариум в цвету! Это круто. Эта ботаническая изюминка Кунашира имеет характерное жилкование листьев. Не обращали внимания на жилкование листьев у свидины?! Тонковеточный кустарник, что делает бордюры вдоль городских улиц. Жилки – не ветвятся! Они загнуты дугами, по листовой пластинке. У ботрокариума, жилкование – такое же. Ведь он – её ближайший родственник.
Теперь – в обратный путь. «Против шерсти», я долго и упорно бьюсь в бамбуковых зарослях, делая короткие перекуры и снова, шаг за шагом поднимаясь всё выше по склону, к тропе…
На тропе меня смиренно ждут две Марины и Перовский.
– Вот! – тяжело дыша, мокрый от пота, дрожащей рукой, я протягиваю им свой букетик, – Ботрокариум! Высшая категория редкости!
– Ух, ты!
– Ботрокариум спорный… Интересно!
– Точно, экзотика! Кунаширская экзотика. Два молодых ботаника, две Марины, внимательно рассматривают веточки дерева… А я, прямо на тропе раскрываю свою гербарную папку и закладываю в неё два образца ботрокариума…
Последний поворот морского берега. Перед нами открывается бухта. Это и есть местечко «Алёхино». Мы ночуем в небольшом балке. Это – кордон нашего заповедника. Здесь хорошо! Мы – народ походный, нам много не надо. После тяжёлой работы, под защитой стен, так спокойно спится…
– Тик-тик, тик-тик, тик-тик… – под утро, меня настойчиво будит монотонное тиканье настенных часов.
– Часы… Мы – на Алёхино… Это кордон… Какие часы? – тяжело ворочаются, в моей сонной голове, мысли, – Здесь, часов нет… Это – не часы! Это капли, с крыши! Дождь! Значит, сегодня можно поспать подольше…
Дождь набирает силу на протяжении всего дня! Вертикальные столбы водяной пыли, покачиваясь, нескончаемой чередой медленно движутся на фоне темнеющего леса. Вот, уже и ветер налетает! Я прислушиваюсь к его резкими порывам…
– Это – циклон! – думаю я, глядя в небольшое окно, за которым полощет непогода, – Он, быстро – не перестанет…
Ненастье уходит только через двое суток. Двое суток замкнутого пространства! Проснувшись очередным утром, мы, уставшие от безделья, с радостью видим над сопками Алёхинской бухты голубое небо! Быстро собираемся в дорогу. Сегодня, к вечеру, выйдем на кордон, что на мысе Четверикова.
Яркое-яркое утро вокруг! Под рюкзаками, всей четвёркой, мы бодро шагаем мимо устья речки Алёхина. Яркое солнце играет в синем небе! Яркая зелень умытой природы радуется вокруг нас! Всё играет солнечными зайчиками, скверётся, цырчит и благоухает…
На песчаном пляже бухты, у высокого, каменного моста через речушку, лежат, лениво жуя жвачку, местные чёрно-белые коровы.
– О! Гольштинофризская, молочная порода! – улыбаюсь я коровам, – Самая породистая корова на Сахалине. Специально завозили…
Не переставая жевать, коровы провожают нашу, дружно шагающую мимо них, четвёрку, своими ленивыми взглядами. Сразу за мостиком, лесная дорога начинает втягиваться в затопленный лопуховым «лесом», пологий распадок…
Мы проходим не больше тридцати метров от мостика! Когда мой, настороженный слух улавливает шлёпанье в зарослях ручейка, совсем рядом с нашей дорогой!
– Шлёп-шлёп, шлёп, шлёп…
Студентки Марины весело болтают с Перовским о всяких московских новостях. Звуки окружающего леса никого из них не интересуют!
– Ну, конечно! – понимаю я их, –
