Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника - Александр П. Берзан
– Рррраааааа!
И опять сторожит меня, надсадно ревя и поедая бешеными глазами…
Третий раз, медведь прыгает назад полупереворотом, через плечо! И на махах, стремительно уходит туда, откуда пришёл. Я стою в прежней позе, сжимая в руке тесак, и смотрю на удаляющуюся бурую, квадратную, медвежью спину. В прыжках, она качается как маятник: вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз…
Всё! Тяжёлые прыжки медведя затихли… Сам я – действую не менее быстро: вгоняю в ножны тесак, сжимаю в кулак и разжимаю кисть правой руки – руку, я не чувствую! Её словно нет! Но пальцы слушаются.
– Значит, не всё плохо! – проносится ободряющая мысль.
Правый рукав быстро набухает тёплой кровью. Я разворачиваюсь и срываюсь в бешеный бег по лесу. Каждое болтание правой руки причиняет тупую боль. Я, на бегу, ловлю эту руку левой рукой и прижимаю к груди, словно куклу. Главное, сейчас – как можно резче разорвать расстояние между нами…
И это мне удаётся! Через несколько десятков метров, пихтарник неожиданно обрывается передо мной крутейшим лесистым склоном высокого борта Серноводского перешейка. Это – обрыв метров тридцать! С наваленными поперёк склона, сучкастыми стволами елей и пихт, с забитым кустарниками пространством между ними. Весь этот бурелом доверху перевит лианами актинидии! Адская смесь!
С ходу, не раздумывая, грандиозным прыжком, я «выстреливаю» себя с обрыва в воздух, над этой баррикадой хлыстов, кустарников, лиан и лопухов. Сейчас, реальность насадиться на белые штыки сучьев – меня не интересует вообще! В три невообразимых прыжка, я «пробиваю» этот склон и оказываюсь на столе равнины перешейка. И бросаюсь бежать дальше.
Тут же, путь мне преграждает ручей! В глубокой, выбитой в болоте, траншее. Я, с ходу, прыгаю через неё…
Через десяток метров по этой болотине – следующий ручей! Этот – пошире первого, его не перепрыгнуть. Длинным прыжком, я, с ходу, влетаю в середину ручья! Каскад брызг – выше головы! Глубина – по пояс. Двумя рывками, я выдёргиваюсь из траншеи этого ручья…
Дальше – болотистая равнина, в белом молоке тумана. Я бегу по кочкам…
Упругий ковёр болота стремительно отнимает силы. Ноги быстро становятся ватными и непослушными.
– Догонит в таком состоянии – в болото вобьёт! – стучит в голове трезвая мысль, и я перехожу на торопливый шаг.
– Ху-ху! Ху-ху! – держу я дыхание, в такт быстрым шагам.
Я часто оглядываюсь через плечо, на свой, отчётливо видный на болотине, след. Меня беспокоит реальность медвежьего преследования. Но, сзади всё спокойно. И я всё дальше ухожу от склона, от леса, на равнину…
Метров через пятьсот, в густом тумане, я выхожу к совхозному стаду. Коровы, широкой россыпью, лениво тянутся по равнине, мне навстречу…
– Фуууу! – глубоко вздыхаю я.
Коровы, одна за другой, цепочками проплывают и слева и справа, мимо меня. Вот, я уже в середине стада! Это меня окончательно успокаивает… Бросаю короткий взгляд на правую руку – кровь, с кончиков пальцев, больше не капает. Это – тоже хорошо…
Вот, впереди, обозначились и совхозные дойки. Два строительных вагончика «на колёсном ходу» стоят на берегу, по другую сторону Серноводки. Но, это – меня не волнует вообще. Совершенно не выбирая брода, я, с ходу, вхожу в загаженную коровьим навозом, илистую речку…
Подхожу к вагончику. Два пастуха открывают дверь навстречу, на метровой высоте железного, арматурного крыльца.
– У вас, чистой воды не найдётся? – интересуюсь я, глядя на них снизу – вверх.
– Е… ес-ть… – удивлённо тянет один, разглядывая меня.
Второй разворачивается в вагончик. Не дожидаясь воды, здесь же, у крыльца вагончика, я снимаю на землю свой ботанический рюкзачок и осторожно стягиваю, через голову, свою штормовку.
– Даа! – хмыкаю я, – Одни лохмотья! Как клоун! То-то, на меня смотрят!
Цельный брезент штормовки прорван по животу длинными, вертикальными прорывами.
– Хм! – недоумённо качаю я головой, – Когда он, мне живот вспорол?! Целых два раза полоснул… Интересно – оба раза, четыре когтя прорывали, а пятый – только оставлял длинный, белый след!
Про правый рукав и говорить нечего – он посечён вдоль, на узкие полоски и в довершение, почти вырван с корнем, со стороны спины.
– Это – когда он меня в плечо ударил, лапой! – оцениваю я, молча.
Капюшон штормовки, на уровне правой щеки, прорван горизонтально, словно несколько раз ножницами прорезан.
– Вот, блин! – матерюсь я, сам с собой, – С самого края! Здесь же – он подрублен, брезент в два слоя!.. По горизонтали! Прорвал, как бумагу! Как так? Ведь, капюшон свободно на плечах лежит, за головой!.. Ещё сантиметр – и лицо порвал бы…
Я, морщась, стаскиваю через голову, свой толстый, синий свитер… И достаю из рюкзачка военные перевязочные пакеты. У меня, их – целых три штуки! Я – предусмотрительный! Я, на такую встречу, рассчитывал…
Один из пастухов, наконец, выходит на высокое крыльцо вагончика, с кружкой воды. Локоть моей правой руки раскрывается кровавой лоханью обширной раны.
– Блин! Клыками засадил! – думаю я, морщась, – Здесь – главная проблема. Да и вообще, этой руке досталось…
Я киваю на свою окровавленную руку и снизу-вверх, прошу пастуха: «Помоги перевязаться, а? Нужно от самого плеча мотать! А левой рукой – мне так неудобно!». Мужчина, на крыльце надо мной, переламывается в поясе, едва сдерживая спазмы и круто повернувшись, бросается обратно, в вагончик!
– Хлоп! – захлопывается дверь.
– Во, блин! – взрываюсь я, – Какие мы все, нежные! Мы крови боимся!
– Блин!.. – кое-как, бурча проклятия себе под нос, я туго перевязываюсь.
Сам. Кое-как натягиваю на себя, эту же одежду. Потому что, другой одежды – у меня просто нет.
Так, дело сделано. Теперь – прошагать пару километров по грунтовой дороге, до кордона на мысе Четверикова…
– О! Саня пришёл! – высыпают в коридор многочисленные обитатели бетонного кордона.
– Что принёс? – весело интересуется Сергей Ольшевский.
– Я? – не понимаю я его, – Ничего.
– А, что на груди держишь?
– А, это… – доходит до меня, – Руку!
– Что? – теперь уже, не понимают меня, – Какую руку?!
– Свою руку! – взрываюсь я, – Собственную! Меня медведь побил… Отлежаться бы…
– Что? – взвивается, оказавшийся на кордоне, главный лесничий Горлач, – Я тебе, блин, покажу Кузькину мать! Я, блин, тебе отлежусь!.. Виктор! До доек его! Там молоковозы в посёлок ходят! В больницу его! Быстро!
…Самосвал ЗИЛ быстро мчит по хорошей грунтовой дороге. На скорости, деревья по её обочинам, сливаются в сплошную зелёную массу. Разговорчивый шофёр всё время, безудержу, о чём-то болтает. Глядя на стремительно стелющуюся под колёса серую ленту дороги, я ухожу в себя, возвращаясь в такое недалёкое прошлое. В голове тяжело ворочаются обрывки мыслей: «Жизнь продолжается… Как страшно я кричал! Никогда не думал, что могу так страшно кричать… С жизнью простился… Не верится, что живой… Не верится… Не верится…».
Я вздрагиваю
