Юрий Аракчеев - Зажечь свечу
Но это было, да, было… Однако сейчас, когда его маленькая мечта начала осуществляться, Никонов вдруг с удивлением и непонятной тревогой почувствовал, что вовсе не так уж рад вот этому благополучному их отъезду, хотя фактически все складывалось как нельзя лучше и причин для беспокойства совсем не было. Жена осталась дома — она хотя и не без споров, но отпустила его, обошлось без скандала. Конечно, это Ленькина заслуга. На работе он тоже оставил все в приблизительном благополучии, желудок в последнее время не мучил. Однако…
Он сидел у окна по ходу поезда, а напротив, тоже у окна, расположился Леонид Николаевич, по-школьному Ленька. Сейчас он располнел, будущие толстые складки уже обозначились на его лице, только глаза, кажется, оставались теми, что раньше, широко распахнутые Ленькины глаза, которые вместе с высоким ростом когда-то обеспечивали ему успех у девушек.
Справа от Никонова сидел Василий Семенович, по-школьному Вася, и в его позе Никонов, не глядя, ощущал готовность посмотреть, повернуться, сделать что-то, встать по малейшему желанию Никонова. Но эта — тоже привычная — готовность хорошего, в сущности, парня Васи (ему сейчас было под сорок) непонятно раздражала его.
На станцию приехали к утру. Было еще темно, но по морозному ветерку, по бледности звезд чувствовалась близость рассвета. Они были не одни: когда выбрались на дорогу, ведущую к Волге, оказалось, что рыболовов много, кроме них человек тридцать. Все как-то стихийно разбились на кучки, так и шли. Скрипел снег, слышалось дыхание и покашливание на морозе, оживленно переговаривались.
Никонов, Леонид Николаевич и Василий Семенович сначала шли своей кучкой, но разговора или каких-то других признаков общности не было. Леонид Николаевич вышел вперед, ускорил шаг, и вскоре они нагнали шедших впереди рыбаков. Никонов молчал.
Когда подошли к Волге, кругом посерело. Угадывался залив, высокое дерево — сосна на той стороне, утоптанная тропинка.
— Ну что? Дальше? — спросил Леонид Николаевич, оборачиваясь к Никонову.
— Что? Не знаю. Как хотите, — ответил Никонов.
Василий Семенович только глянул коротко и отвел глаза. Леонид Николаевич — Ленька, — наоборот, словно был обрадован этим, он как-то посветлел и пошел вперед уверенно. Однако уверенность его быстро исчезла, и он поминутно стал оглядываться на Никонова: «Может, туда, к тому берегу, а? Или правее?» «Остаточные связи», — подумал Никонов.
Пришли наконец туда, где собралось побольше рыбаков. После первых минут обживания места, когда на льду возникло уютное ощущение общности мужчин и, смачно сплевывая, закурили курящие и запахло дымком, у Никонова опять блеснуло что-то из прошлого.
…Остановился поезд. Серо на платформе — второй час ночи, в конце июня: железнодорожные пути, дома, острый запах сена. Настроение ожидания, обязательной радости впереди…
Блеснуло — и тут же погасло.
Начали долбить лунки.
Только когда сели и размотали удочки, почувствовался мороз. Лунка быстро затягивалась льдом, леска становилась похожа на бусы. Клева не было. После того как онемели от холода руки, а за ними и ноги, чувство неуютности к Никонову вернулось и овладело им с такой силой, что он помотал головой, словно пытаясь отогнать назойливую муху. Оставил удочку, встал.
— Пойду пробегусь. Замерз… — бросил он в сторону Василия Семеновича, лунка которого была ближе.
— Я тоже, — с готовностью поднялся Вася.
Побежали, чтобы согреться, сначала по довольно глубокому снегу, затем поднялись на берег, здесь была тропинка.
Никонов очень скоро задохнулся — заломило в груди — и пошел шагом, стараясь отдышаться. Василий Семенович пошел тоже.
Стало совсем светло. Из-за бугра показалось солнце. Свежий, чистейший и мощный покров снега заискрился тотчас — лучистые звездочки разбежались. И порозовело небо. Никонов остановился. Смотрел.
— Вот оно, вот оно! — не удержался он.
Василий Семенович ответил вежливо, хотя и с восхищением искренним:
— Да, красиво очень.
Он похож на собаку, подумал Никонов. Только ведь и собаки есть ненавязчивые. Разозлившись, Никонов побежал опять. Тропинка нырнула в кустарник. Кустарник был по-зимнему пушист, весь разукрашен голубоватым инеем. Сквозь кружево заиндевевших веточек просвечивало розовое солнце, и внизу, на нетронутом голубом бугристом снегу светились розовые блики. Василий Семенович отстал. Никонов вздохнул с облегчением. Остановился. У него онемело лицо, глаза защипало.
…Да, так это было. Он садился в лодку один и как раз успевал выгрести на середину большого плеса, когда над лесом выглядывал красный горб солнца. Никонов раздевался до плавок и налегал на весла, и одинокая лодка на плесе чертила прямую линию вдаль, и громадное красное солнце, вставая, озаряло победным светом; и пело, казалось, все существо Никонова, и чрезвычайно значительным, символическим казалось это магическое воздействие солнца, и жизнь была впереди бесконечной.
Это было то время, когда Никонов думал: бросить все и засесть наконец по-настоящему за науку, на хлеб и воду, или…
Он тряхнул головой и пошел назад, не оглядываясь.
— Ну, как? — с деланной бодростью спросил у Леонида Николаевича, когда подошел и увидел двух промороженных насквозь рыбешек, что валялись около его лунки.
— Хреново, — ответил Леонид Николаевич совсем по-школьному.
Никонов подошел к своей лунке и подергал удочкой, чтобы проверить, не нацепилось ли что. Ничто не нацепилось. Еще только девять часов, с тоской подумал он, взглянув на часы.
Василий Семенович, потерявший его в лесу, теперь медленно возвращался.
— Слушай, Вася, — сказал Никонов, когда тот подошел. — Может, за молоком сходим? Все равно не берет ни черта, а? Ты знаешь, где деревня?
Василий Семенович встрепенулся.
Они поднялись на берег и пошли в сторону деревни. Впереди была возвышенность, бугор, за ним должна была быть деревня.
«Может быть, все-таки бросить все? Теперь! Бросить и…» — вдруг подумал Никонов.
Они перевалили через бугор, по которому струилась поземка, и увидели деревню. До нее было еще километра два, не меньше, однако Никонов с какой-то злой радостью принялся месить снег, его было чуть ли не по колено. Часа два проходим, не меньше, слава богу, подумал он. Василий Семенович, ни слова не говоря, шел за ним след в след.
Постучали в дверь первой попавшейся избы.
— Хозяйка, молока не найдется?
Тут опять сверкнул какой-то лучик и засиял-засверкал было. Хозяйка отворила, и пахнуло на Никонова уютным деревенским теплом, хлебом. Хозяйка была пожилая — много морщин, но моложавая, бойкая. Пока доставала кринку, стаканы, Василий Семенович и Никонов уселись на скамью у двери и хорошо, радостно переглянулись.
