Австралийские этюды Полет бумеранга - Гржимек Бернгард
В Кенигсбергский зоопарк одного самца эму привезли в 1897 году; в 1928 году он все еще был жив, следовательно, прожил тридцать два года в неволе. Кстати, его «супруга» прожила в зоопарке двадцать шесть лет. Так вот, этот самец во время насиживания ничего не ел и не пил и вообще вставал с гнезда чрезвычайно редко. Пока страус сидел на кладке, он разрешал забирать из гнезда яйца и вылупившихся птенцов, однако когда он уже водил свой выводок по вольере, то подходить к нему не рекомендовалось: он становился крайне агрессивным.
В Московском зоопарке самец эму во время пятидесятидвухдневного насиживания тоже не принимал никакой пищи, потеряв 15 процентов своего веса — от 7 до 8 килограммов. Кладка у страусов эму состоит из семи — восемнадцати яиц, чаще же всего из девяти.
Самку эму в отличие от нанду можно не изолировать от самца с вылупившимися страусятами. Она их не тронет, хотя иногда может отогнать от себя злобным шипением. Из этого можно заключить, что у страусов эму все же существует какая-то родственная привязанность к своему потомству, во всяком случае она у них развита в значительно большей степени, чем у их южноамериканских сородичей.
Страусят эму супруги Фаусты обеспечивают весьма калорийным белковым питанием, особенно в самые первые недели их жизни. Они кормят их личинками муравьев, мясным фаршем, комбикормом для цыплят, рублеными яйцами и, разумеется, витаминами — мелко нарезанным салатом и другой зеленью. Такой же богатой белками пищей необходимо кормить и маленьких африканских и южноамериканских страусят, если хочешь их вырастить в условиях неволи.
Эму, потерявшие страх перед человеком или загнанные в тупик во время отлова, становятся опасными. Эти птицы могут своими твердыми, как сталь, ногами давать такие пинки, от которых у взрослого мужчины ломаются берцовые кости. А острыми, словно железными, когтями они без труда вспарывают кожу и разрывают мышцы. Один ручной эму, которого хозяин держал у себя в саду, забавлялся тем, что догонял убегающих от него гостей и срывал у них с головы шляпу… Хозяину это доставляло большое удовольствие.
О том, что эму могут испытывать сердечную привязанность друг к другу и уж во всяком случае к разным особям относиться по-разному, говорит их отношение к людям, которые за ними ухаживают. В то время как подросшие страусята нанду очень быстро дичают и перестают отличать вырастивших их служителей зоопарка от других людей, у эму все это обстоит совсем иначе. Так, в Нюрнбергском зоопарке в 1936 году самец эму по неизвестным причинам преждевременно покинул гнездо и не пожелал дальше насиживать яйца. Несмотря на все старания старшего служителя Карла Мюнценталера вывести страусят в инкубаторе, в живых остался только один-единственный страусенок. Этот одинокий маленький эму, никогда в жизни не видевший себе подобных, знал только своего опекуна Карла Мюнценталера и его одного признавал. Страусенок, как собачка, повсюду бегал за хозяином и, если терял его из виду, испускал тревожный крик: «вик-вик-вик». За этот крик его и окрестили Виком. Поначалу маленький Вик спал в комнате и не пожелал оттуда уходить даже тогда, когда его голова уже стала возвышаться над столом. А это было нежелательно, хотя бы уже потому, что он мог свободно склевывать с тарелок все, что ему понравится. Это далеко не всем приходилось по вкусу, и Вика выселили во двор.
Как-то господину Мюнценталеру пришлось уехать в служебную командировку, и Вик остался один. К людям, приходившим его покормить, он оставался совершенно равнодушным и ни за кем из них не увязывался вслед. Напрасно он искал своего хозяина по всему двору и беспрерывно испускал свой призывный клич «вик-вик-вик» — хозяин не появлялся. На второй день страусенок пропал. Тщетно искали его повсюду: Вик исчез бесследно. Только два дня спустя его случайно обнаружили в запертом кабинете, где он спокойно сидел на своем привычном месте на полу возле хозяйского кресла. Как выяснилось позже, кто-то из служащих зашел в кабинет, чтобы взять какую-то вещь, и оставил на минуту дверь приоткрытой. Вот в это время Вик незаметно туда и проскользнул.
«Трудно описать, с какой бурной радостью он меня встретил, когда я вернулся, — рассказывает Карл Мюнценталер. — Этот и следующий день он буквально не отходил от меня ни на шаг.
Привязанность его ко мне остыла только тогда, когда он стал уже взрослым и присоединился к общему стаду страусов».
Глава восьмая
Яйцекладущие млекопитающие
Случилось так, что именно благодаря ехидне весной 1958 года я отправил телеграмму в Австралийский музей в Аделаиде. В этой телеграмме я просил выслать мне копию портрета профессора Вильгельма Гааке, который, как я узнал незадолго до этого, висел там в директорском кабинете. Через четыре дня фотография уже была у меня в руках, и я смог поместить ее в книгу, посвященную столетию Франкфуртского зоопарка, в которой собраны портреты всех моих предшественников — директоров этого парка. А Вильгельм Гааке, родившийся в 1855 году в Померании, с 1888 по 1893 год как раз директорствовал во Франкфуртском зоопарке. И несмотря на то что им было издано немало многотомных трудов, посвященных животному миру, мне до сих пор нигде не удавалось раздобыть его портрет.
На мысль разыскать его в Австралии меня натолкнула книга Лютера Вендта («По следам Ноя»), описывающая важнейшие открытия Вильгельма Гааке, о которых не упоминается ни в одной из новейших книг об Австралии. А открыл он немаловажные явления. Например, то, что ехидна, принадлежащая к классу млекопитающих, кладет яйца! Одновременно с ним, но уже в Квинсленде австралийский ученый В. Колдуэлл открыл ту же самую особенность у утконосов.
Эти два открытия разрешили наконец бесконечные споры, которые с 1798 года не утихали между зоологами Англии, Франции и Германии. Спорили относительно того, на какое место в систематике следует поставить этих «животных с одним отверстием», или, выражаясь научным языком, монотремов. Этот особый подкласс млекопитающих состоит всего из двух семейств — ехидн и утконосов, представители которых встречаются только в Восточной Австралии, на Новой Гвинее и Тасмании. Даже ископаемые остатки их вымерших предков ни разу нигде больше не были обнаружены.
Названия этих животных, которые с легкой руки англичан вошли в обиход во всех странах, с научной точки зрения неверны: ехидна — это довольно известный вид угрей, и поэтому правильнее было бы называть ее утконосым ежом; утконоса же англичане называют платипусом, в то время как во всем научном мире известно, что так был назван еще в 1793 году один вид жуков. Немцы утконоса и ехидну частенько называют клоачными животными, что особенно бестактно, потому что наводит на мысль о какой-то якобы нечистоплотности этих животных или приверженности их к сточным канавам. А между тем это название означает лишь одно: у этих зверей кишечник и мочеполовой канал открываются наружу не самостоятельными отверстиями (как у других млекопитающих), а, как у рептилий и птиц, впадают в так называемую клоаку, которая сообщается с наружной средой одним отверстием. Так что неаппетитное название ни в коем случае не должно никого отпугивать и наводить на мысль об отхожих местах. Наоборот, эти животные весьма чистоплотны: если они поселяются вблизи человеческого жилья, то живут отнюдь не в загрязненных реках, а только в водоемах с чистой питьевой водой. Что же касается нашей «национальной гордости» реки Рейна, то она давно уже превратилась в форменную сточную канаву, и утконос ни за что бы не согласился в ней поселиться…
