Зиновий Каневский - ЗАГАДКИ И ТРАГЕДИИ АРКТИКИ
Небезынтересно сегодня перечитать некоторые мысли Визе, которые он заносил в дневник перед выходом Седова в последний поход. «Г. Я. все продолжает думать о полюсе. Он упрям и наивен... Нужно совершенно не знать полярную литературу, чтобы с таким снаряжением, как наше, мечтать о полюсе... Г. Я. в беседе со мной в первый раз откровенно заявил, что считает свою санную экспедицию к полюсу «безумной попыткой», но что он все-таки ни за что не откажется от нее, пока у него не кончится последний сухарь... Видно, нервная система Г, Я. расшатана вконец». Далее говорится, что Седов рассвирепел из-за очередного случая воровства и угрожал «застрелить мерзавца». «При этом, — продолжает Визе, — Г. Я. задыхался и топал ногами. И в таком состоянии этот человек в ближайшие дни собирается выходить к полюсу!»
Все мольбы товарищей начальник экспедиции отверг и покинул бухту Тихую. С его обостренным честолюбием, переходившим, судя по всему, в непомерное тщеславие, Седов уже не мог позволить себе вернуться домой «без полюса». Он твердо обещал (и провозгласил это на весь белый свет), что победит — и вот теперь пришлось выбирать смерть, а не бесчестье, ожидавшее его на Большой земле. Те же самые доброжелатели, которые не жалели хвалебных слов в 1912 г., теперь, два года спустя, презрительно отвернулись бы от ими же сотворенного кумира, не оправдавшего их надежд. Не исключено даже — потребовали бы расследования причин провала, материальных санкций (и голоса такого рода действительно прозвучали уже в 1914 г.). Следовательно, без победы возвращаться было невозможно. Вот он и не вернулся.
В пути Седов слабел с каждым часом. У обоих матросов тоже появились признаки цинги, у Пустошного то и дело принималась идти горлом кровь. 5 марта 1914 г., когда отрядик находился на морском льду в двух-трех километрах от берега самого северного в архипелаге Земли Франца-Иосифа острова Рудольфа, Георгий Яковлевич скончался. Последними его словами были:
— Боже мой, Боже мой, Линник, поддержи! (Матрос все время поддерживал руками голову лежавшего на нартах начальника, часто впадавшего в беспамятство. И Линник, и Пустошный оставались верны Седову до самого конца. О том, что своим самоубийственным поступком он обрекал на почти стопроцентную гибель двух ни в чем не повинных людей да и ставил попутно в тяжкую ситуацию зимовавших в бухте Тихой товарищей, — об этом никто как-то не думал...).
По словам матросов, чудом сумевших вернуться на зимовку, они отвезли тело старшего лейтенанта на ближайший берег острова Рудольфа и похоронили его среди камней то ли на мысе Аук, то ли на мысе Бророк — оба были малограмотны, плохо ориентировались на местности. Самые тщательные поиски могилы Седова, проводившиеся на Рудольфе в 1938 г. и в последующие годы, не дали результата, что породило немало зловещих домыслов...
На Большой земле тем временем росло беспокойство за судьбу «Фоки» и его экипаж. Связи с экспедицией не было: Седов в последний момент решил оставить на берегу судовую радиостанцию из-за неявки радиотелеграфиста, представителя диковинной для той эпохи профессии. Причем и тут имеется характерный штришок. Давая интервью газетчикам незадолго до выхода в море, начальник экспедиции заявил, что вообще-то кандидат в радиотелеграфисты у него появился, предлагал тут свои услуги один инородец, но он, Седов, решил отказаться от «сомнительной» кандидатуры!
Одним из тех, кто первым высказал беспокойство по поводу исчезновения экспедиций Седова, Брусилова и Русанова, был Леонид Львович Брейтфус, организатор многих научных начинаний на Крайнем Севере. Заведуя гидрометеорологической частью Главного гидрографического управления в Петербурге, он, как никто другой, способствовал освоению арктической трасты, активно поддержав, в частности, ГЭ СЛО под начальством Б. А. Вилькицкого.
Благодаря таким энтузиастам, как Брейтфус, поисково-спасательные работы были начаты. Но взгляните на рапорт, направленный в 1914 г. на имя начальника Главного морского штаба России руководителем военной гидрографии генерал-лейтенантом М. Е. Жданко. Перечислив фамилии ряда адмиралов, каперангов и кавторангов, которым было предложено возглавить экспедицию на поиски Г. Я. Седова, генерал констатировал, что все они, по размышлении, отказались от такого предложения, и, заключал М. Е. Жданко, «я не мог не видеть, насколько непопулярен, чтоб не сказать больше, Седов среди них».
Знаменательное признание! Ничего подобного не отмечено по отношению к Русанову, равно как к Брусилову или Вилькицкому, экспедиция которого также считалась какое-то время исчезнувшей,— всех их искали охотно и настойчиво. На поиски Седова, конечно, тоже вышли, ведь в таком деле антипатии к отдельно взятой личности не могут пересилить тревогу за судьбу остальных. «Фока», однако, сумел с величайшими трудностями самостоятельно возвратиться на Большую землю.
В августе 1914 г. судно пришло в Архангельск. На безлюдной Земле Франца-Иосифа остались две могилы — Седова и механика И. А. Зандера, умершего от цинги в бухте Тихой. Правда, экипажу «Фоки» посчастливилось подобрать на одном из островов архипелага двух участников экспедиции Брусилова, штурмана Альбанова и матроса Конрада (через несколько лет Л. Л. Брейтфус помог Альбанову опубликовать известный нам дневник). Шла мировая война, никому не было дела до полярников, тем более отнюдь не триумфаторов. Но минуло всего десять лет, и имя Георгия Седова стремительно заняло не просто высокое — высочайшее место в русской арктической иерархии. Как же это произошло?
В первые послереволюционные годы пресса как бы по инерции не жаловала Седова. Его величали и монархистом, и неврастеником, и нововременцем, и самоубийцей. Однако после выхода в свет книги Н. В. Пинегина «В ледяных просторах» (1924 г.), где были подчеркнуты одни только положительные черты личности героя, имя Седова сделалось символом всего лучшего, возвышенного, доблестного в отечественной полярной истории. Причем — и это следует особо отметить — символом едва ли не единственным. А поскольку книга Пинегина многократно издавалась под разными названиями, поколения читателей прошли своеобразную «седовскую» выучку, прочно восприняв и впитав в себя светлый образ героя и мученика (имеется в виду не только мучительная смерть во льдах, но и непонимание, непризнание, шельмование в условиях царского самодержавия), отдавшего жизнь за идею, за Северный полюс.
Имя Седова стало быстро оттеснять все прочие имена, и это поразительно — ведь летопись русской Арктики насыщена сотнями фамилий храбрецов-первопроходцев, отдавших Северу и все свои силы, и нередко саму жизнь (надеюсь, читатель этой книги уже успел в том убедиться). Ни одна монография, ни одна статья по истории исследования. Заполярья не обходилась (и по сей день не обходится) без почтительного, а чаще безудержно восторженного рассказа о седовской экспедиции. Словно она без жертв и потерь завершилась небывалым успехом, «покорением» полюса! «Экспедиция выдающегося русского полярного путешественника Георгия Яковлевича Седова к Северному полюсу» — вот какие слова как бы навечно начертаны на знаменах, овевающих имя и деяния старшего лейтенанта. Полноте, какой полюс, при чем тут полюс? Позволительно ли поминать всуе эту и доселе труднодостижимую точку, на пути к которой Седовым было преодолено всего около двухсот километров? Двухсот из двух с лишним тысяч!
